…«Скучно мне в городе, скучно, а в деревне у нас воля да простор… Ай лю-ли, волюшка да, ай лю-ли, простор»…

Внизу публика все прибывает. Толпа увеличивается, растет. Неожиданно раздаются аплодисменты.

— Браво, девушка, браво!

Феничка улыбается. Необузданное веселье охватывает ее. Приятно производить такое впечатление. Когда она певала на посиделках в деревне, её голос заглушал все остальные голоса. Недаром ее и прозывали у них в Таисовке: «Феничка-певунья». Но там-то ведь деревня, там она, Феничка, своя, а здесь не «мужики неотесанные», а важные барыни, да господа слушают ее. Вот генерал остановился на тротуаре под руку с дамой и тоже улыбается ей… Хорошо!.. Соловьем поет Феничка. Вся порозовела, глаза блестят… Ушли, уплыли из вида высокие дома с железными крышами; затихли, не слышны Феничке больше звонки трамваев и гудки автомобилей… Шумный большой город исчез. Перед мысленным взором Фенички встает родная Таисовка, золотые, наливающиеся колосьями поля, запах сена и ржи, такой знакомый, такой любимый, пестрые сарафаны подруг и сверкающие на солнце лезвия серпов… И сама она, рядом с черненькой Анютой, названной сестрой, румяная, счастливая, свободная, далекая от этих суровых, серых институтских стен. Как легко дышится на свободе, как вольно и сладко поется!

Феничка, забывшись, берет самую высокую серебристую нотку, которой, наверное, позавидовал бы серый жаворонок там, в вышине, но ветер мгновенно обрывает песню. Быстро сбегает румянец с её лица, испуганно округляются голубые глазки. Даже губы белеют заметно, и все лицо отражает ужас.

Перед Феничкой, словно из-под земли, вырастает «Жила».

Настоящая фамилия инспектрисы, появившейся так неожиданно в дортуаре старшего выпускного класса, которому прислуживает Феничка, — Туманова, но институтки, а за ними и низшие служащие Н-ского института, прозвали инспектрису «Жилой». Прозвали так потому, что она, как объясняли Феничке институтки, «точно жилы вытягивает из провинившихся воспитанниц».

Дутая, желчная, с морщинистым, злым лицом и брезгливо поджатыми губами, она незаметно подкралась к Феничке и напустилась на нее.

— Ты что это разоралась, как в деревне! Да ты забылась совсем! Да как ты осмелилась распевать на всю улицу свои глупые песни! Ведь Бог знает, что подумать могут там внизу… Публика собралась… Глупая, неотесанная деревенщина!.. Сегодня же скажу вашей надсмотрщице, чтобы она перевела тебя вниз убирать подвальные помещения… Здесь, у барышень, ты не годишься: глупа, неотесанна и груба…

И, возмущенная и преисполненная негодования, «Жила», сердито тряся седеющей головой, вышла из дортуара, бросив на растерянную Феничку с порога еще раз уничтожающий взгляд.

С минуту Феничка стояла, как вкопанная. Мыльная грязная вода стекала с мочалки на пол. На полу образовалась грязная лужа. Феничка не замечала ничего. Бледная, испуганная, с выражением отчаяния в лице, стояла она на подоконнике в той самой позе, в которой застала ее инспектриса.

Неожиданно слезы хлынули из её глаз… О, это было уж слишком: переходить в подвальное помещение, когда здесь у неё на верху «ангелочек милый», успевший хоть отчасти примирить ее, Феничку, с тяжелой институтской службой. «Ангелочек милый» останется здесь, в этом дортуаре, за ним будет ухаживать другая прислуга, а она, Феничка, будет в это время убирать полутемное подвальное помещение для служащих, бегать в лавочку по поручению надсмотрщицы-немки Марьи Денисовны, будет исполнять черную работу вдали от её «милого ангелочка».