— Поплыли. Загребай потише.

Хлюп… Хлюп… Хлюп…

Совсем беззвучно выплывать не получается. Когда в водоворот потянуло, шумнули.

Берег уже близко, но не виден. В эти мгновения хочется сжаться в комочек, стать невидимкой. Неужели заметят? Выгребают все трое, даже Паничкин пытается помогать. Внутри все напряглось, замерло. Зубы от напряжения и холодной воды начинают непроизвольно выстукивать дробь. Что-то будет, когда подплывут?

Справа и слева по реке в небо поползли одна за другой ракеты, и их дугообразные траектории сходились где-то вверху над водной полоской. Заметил? Нет? Ведь в ночном воздухе отчетливо поплескались, когда преодолевали круговерть водоворотов. Из-за темного нагромождения камышей, со стороны пляжа, скороговоркой застрочил пулемет, веером разбрасывая горячие кусочки свинца в недалеком приближении от разведчиков.

— Ныряй! — тяжело загребая одной рукой, выдохнул Карпенко.

Вместе с Паничкиным ушли с головой под воду. Александр ни на минуту не отпускал от себя радиста, тянул его, вырубившегося, в глубину. Может, почувствовал, что беда над головой прошла, может, из-за нехватки воздуха в легких, но работая ногами, потянул вверх. Вынырнули. Остальные тоже все живы, вот только радист аморфный. Только сейчас не до рефлексии, доберутся к своим, там глянут, что с человеком. Может, воды нахлебался.

Чернобров перехватил радиста, загребая рукой, поплыл. Ну и они за гигантом. Берег вот он, совсем рядом. Пулеметы на немецком берегу снова ожили, бешено вспарывая темноту и гладь реки длинными трассирующими колючками очередей.

Уже не соблюдая тишину, Чернобров прикрикнул:

— Надда-ай!

В полной темноте подплыли под нависающий крутой берег. Не говоря ни слова друг другу, каждый испытывал невыразимое чувство радости. Дошли.

А и вправду дошли, только ногами до дна не достать, приходится бултыхаться, как… гм!.. это самое в проруби, ожидая, что их действительно заметят и как куропаток…

— Браточки-и! — позвал старшина.

— Стой! Стрелять буду! — хрипловатый окрик по-русски прозвучал с верхотуры обрыва.

Карпенко прорвало на мат, в конце концов, перешедший в нормативную лексику:

— Ополоумел?! Зови командира, скажи, разведка возвратилась… И веревку там кто бросьте! Вымотались, потонем!

— Ща-а!

Когда они, считай под конвоем, добрались до штаба чужой дивизии, даже не соседней, было еще темно, но чувствовалось приближение рассвета. Мокрые, страшно уставшие. Одно радовало, Паничкина в медсанбат отправили.

— Куда их? — спросил сопровождавший сержант.

Дежурный по штабу старший лейтенант невыспавшимися глазами окинул троих разведчиков, приказал:

— Во второй дом веди, к капитану Приходько. Ему уже сообщили, ждет.

— Слушаюсь!

Капитан Приходько не смог задержать у себя. После доклада в штаб армии разведчиков немедленно велели доставить не куда-нибудь, а прямиком в штаб фронта.

Беспокоил холод. Сырая одежда при езде леденила тело. Усталость, конечно, давала себя знать, но спать в кузове трудно. Утреннее солнце в глаза светит, мотор ревет на повышенных оборотах. Трясет, а на поворотах еще и из стороны в сторону бросает. Чернобров первым не согласился с таким к ним отношением, высказался в адрес лихого наездника. Поднявшись, кулаком постучал по кабине.

— Эй! Не дрова везешь!

На что услышал ответ шофера:

— Приказано побыстрей привезти.

Карпенко поддержал лихача:

— Гриня, не трожь его, потерпим.

Ну, да! Осталось только терпеть.

Внезапно, хотя этого момента уже и ждать перестали, перед въездом в мелкий населенный пункт у шлагбаума машину остановили трое, командир и два красноармейца.