— Я говорю, ваши пострелята, — продолжала кухарка, — опять принялись за свое. Уляпали грязью весь ковер! Новый ковер в детской, говорю вам. Уляпали с обеих сторон, да грязь-то такая желтая, жирная — бр-р! Где они только такую откопали, ума не приложу. Как хотите, а я не буду мараться в этой гадости, да еще в воскресенье. Ох, не по мне это место, ох, не по душе мне все это! Честно говорю вам, мэм, если бы не эти неслухи, то ваш дом всем бы был хорош. И уж как уходить-то мне неохота, да знать не судьба…

— Поверьте, мне очень жаль, — успокаивающим тоном сказала мама. — Я обязательно поговорю с детьми. А вы пока обдумайте все хорошенько, и уж если действительно захотите уйти, то скажите мне завтра.

На следующий день кухарка немного успокоилась и сказала, что, пожалуй, задержится еще на пару недель, а там видно будет.

Но перед тем мама и папа произели тщательное расследование всей этой истории с ковром. Джейн по-честному пыталась объяснить, что грязь пристала к ковру, когда он лежал на дне заграничной башни, но ее слова были встречены так холодно, что остальные дети ограничились лишь многочисленными извинениями и заверениями, что больше никогда не будут так делать. Это им мало помогло: папа сказал (и мама поддержала его — не потому, что ей этого хотелось, а просто мамы всегда и во всем поддерживают пап), что детям, которые пачкают грязью ковры, а вместо объяснения рассказывают всякие байки — это он имел в виду чистосердечное признание Джейн, — вообще не полагается иметь таких дорогих вещей, и потому он забирает у них ковер на целую неделю.

После этого ковер был начисто выметен (в том числе и чайными листьями, что немного утешило Антею), свернут и заперт в шкафу на чердаке. Ключ от шкафа папа положил себе в карман.

— До субботы! — напомнил он.

— Ну, ничего! — сказала Антея, когда дети остались одни. — У нас еще остался Феникс.

Но, как выяснилось, она ошибалась. Феникс куда-то запропастился, и в один миг сверкающий мир волшебных приключений померк и уступил место удручающей ноябрьской сырости и обыденности камдентаунской жизни. Посреди детской теперь неприглядно красовались обрамленные лохмотьями старого линолеума голые доски, и на их желтой поверхности по вечерам отчетливо выделялись тараканы, которые, как обычно, были исполнены намерения завязать знакомство с детьми. Но дети, как обычно, оставались при своем мнении.

Так что остаток воскресенья дети провели в унынии, которое не смог рассеять даже сладкий творог со взбитыми сливками, поданный на ужин в чаше из дрезденского фарфора. На следующий день Ягненку стало хуже, и родители, опасаясь, как бы его кашель и впрямь не оказался коклюшным, послали за доктором. В полдень его коляска остановилась у дверей дома.

Каждый из детей старался мужественно переносить жизненные невзгоды, обостренные сознанием того, что волшебный ковер заперт на чердаке, а Феникс вообще обретается неизвестно где. Правда, последнего не переставали искать по всему дому.

— Феникс — это птица слова, — повторяла Антея. — Он ни за что не бросит нас. Вы же знаете, что ему пришлось совершить ужасно изнурительный перелет от того места, где мы были за границей, до окрестностей Рочестера — и обратно. Наверняка, бедняжка вымотался до последней степени и теперь отдыхает где-нибудь в укромном месте. Я уверена, что он нас не подведет.

Остальные пытались уверить себя в том же самом, но у них почему-то это плохо получалось.

Естественно, что никто из них теперь не испытывал добрых чувств по отношению к кухарке, поднявшей скандал из-за нескольких малюсеньких пятнышек заграничной грязи — скандал, закончившийся тем, что у них отобрали ковер.