— Ой ли! Вы о том кому другому скажите, мне не надо. Помню вас в силе и величии: не знал, с какой стороны к вам подойти.

Сел Котин за стол, руки перед собой выбросил, дышит нервно, волнуется.

— Неприязнь была к вам. Не любил вас, Николай Авдеевич. А всё из-за того… племянника в группу не хотели взять. А мы такого не прощаем. Всё можем извинить: кражу, ложь — ну чего хотите, а только не личное. Нет у нас такого, чтоб своего человека за бортом оставить. Такое по гроб жизни будем помнить. Мы такие. А в остальном — ничего, вы мне даже и чем-то нравились. Вот, думал я, человек — совсем не приспособлен к жизни. У нас в роду тоже есть неловкие, у него и рядом, под ногами лежит, а он не берёт. Вы хоть не поверите, а есть. Не от мира сего. Мы их жалеем. В них от рождения главную черту забыли вложить — силу жизни.

— Ну да ладно, кто старое помянет, тому глаз вон. Скажите лучше, чем занимаетесь, как дела в вашем секторе?

Повернулся к Филимонову Котин, в глазах огонь сверкнул:

— Вижу тут руку Зяблика, чем-то ему потрафил ваш бывший помощничек Галкин. Щедро сыплет ему министерство: и приборы, и мебель, и машины.

— Приказ о реорганизации не получили разве?

— Нет, не слышал о таком приказе.

Посуровел новый директор, не хотел говорить с Котиным на эту тему, в другую сторону разговор свернул:

— Слышал я, уходить от нас вздумали?

Сжался Котин, словно плеть над головой занесли.

— Гоните из института, Николай Авдеевич?

— Напротив, хотел поручить вам большую программу — приборы регистрации и контроля над процессом плавки. В плане вашего регистратора.

— Не утвердят, — решительно заявил Котин.

— Что не утвердят?

— Меня не утвердят. На мне крест поставили. Да, Николай Авдеевич, за мной хвост.

— Я не следователь и не стану подробно вдаваться в ваши дела. Готовьте предложения — по штату, помещению, техническим средствам. Одно условие: людей будете подбирать по единственному признаку — деловому. Никаких племянников!

Они рассмеялись.

В комнату вошла Ольга. Котин, тронутый лаской начальника и решив, что он лишний, удалился. Ольга смущённо приблизилась к Николаю, глаз не поднимает.

— Я очень рада, Николай Авдеевич. Поздравляю вас.

Вспомнил Филимонов: не виделись они со дня назначения. Она болела гриппом и на работу все эти дни не ходила. Взял Ольгу за руки, пытался в глаза заглянуть.

— Да уж ты ли это передо мной, Ольга Павловна? Важная стала. Небось обрадовалась, что старый ворчун удалился, над душой стоять не будет. А вот и просчиталась: со мной на этаж поднимешься сектор побочных эффектов возглавишь. Самый большой сектор. И — совершенно секретный.

Ольга кивнула, едва сдерживая радость, и глаза на Николая подняла. А в них он прочёл нешуточную тревогу и немой вопрос.

— Ты чего?

— Боюсь я, Николай Авдеевич! Сорвётесь там. Больно горяч вы, с неправдой не уживётесь.

— Зачем мне с ней уживаться, с неправдой? Чай не жена она мне — неправда!

— Вот Котина поднимаете, зря это, Котин будет агентом Зяблика и Бурлака. Долго я с ним, Котиным, говорила. Зол он на Зяблика, а хоть и зол, но случись крутой поворот — Зяблика сторону возьмёт. У них уж так — природа такова.

— Уж это верно. Он мне сказал: «Нет у нас такого, чтоб своего человека за бортом оставить». Вот оно как. Мы с тобой, Ольга, можем, у нас в характере это есть: своего человека за бортом оставить, а вот у Котина и Зяблика — нет. Может, и нам бы следовало перенять такую черту? Но что же тогда воцарится в нашем любезном отечестве? Не талант, не опыт, не заслуга, а только один признак будет приниматься в расчёт — родственная, приятельская близость.