Впрочем, вопросы эти недолго смущали сознание Николая. Он не был ни тщеславным, ни обидчивым. За долгие годы притеснений привык к уколам и шпилькам, притерпелся; всякую хулу воспринимал как дань за свои угловатость, неловкость и невезение.

Машина катила по недавно проложенному Ярославскому шоссе, а он, откинувшись на сиденье, под липкое шуршание новеньких покрышек думал о разном. И странное дело: не считал. В голове не было привычной чехарды чисел, а путались праздные мысли. О водителе — какой важный, знающий себе цену человек! — о том, что теперь не будет смущаться вопросом: «А не далеко ли это — гнать за город машину?», а будет просто садиться и кивать: «Поехали, мол, а куда — ты знаешь». «Вот-вот, — всплыл из темноты образ женщины — той, что встретилась в коридоре, — говорила вам: пооботрётесь. И как ещё скоро-то».

У калитки домика Филимонов постоял возле машины и, придавая голосу несвойственную твёрдость, проговорил:

— Хорошо, Василий Павлович, хорошо мы доехали. Завтра встретимся в институте.

— Вам к которому часу нужно? — спросил Ковальчук.

— К десяти, как и всем.

Филимонов принёс из сарая ключи, открывал дверь дома, а Ковальчук с видом знатока и хозяина осматривал сад, огород, сарай и баню. Он затем и по комнатам прошёлся как инспектор, всё оглядел с пристрастием, и чуть заметная улыбка не сходила с его лица. Несколько раз повторил: «М-да-а».

Тянул с растяжкой, с каким-то двусмысленным ироническим подтекстом, видимо, сравнивая городские и дачные апартаменты своего прежнего шефа со скромным жильём Филимонова.

— Так до завтра, Николай Авдеевич!

— До завтра.

Оставшись один, Филимонов долго бродил по комнатам, осмысливая своё новое положение, вспоминая промахи, моменты, когда он излишне деликатничал, глупо, неестественно вёл себя в роли начальника. «Нужно строже, со всеми строже, даже с близкими. Иначе будут смеяться и никто не признает». Ложась спать, подумал: «Завтра позвоню в министерство. Пусть выделят для меня квартиру».

Утром Филимонов вышел из дома и увидел у калитки машину. Ковальчук прогуливался вдоль забора. «Так и должно быть», — решил Николай, проходя к умывальнику. Поднял для приветствия руку.

— Сейчас поедем. Я только позавтракаю.

В кабинете взял со стола копии двух своих первых приказов, вспомнил разговор с министром, — он хоть и мягко, но давал понять: не торопись, всё продумай, изучи. Разрушить проще, чем наладить.

Поймал себя на мысли, что второй час занимается ненаучными делами; спохватился, отшвырнул со стола бумаги, подошёл к машине, стал считать. С ужасом убедился: забыл нить прерванных вчера вычислений. Такого раньше не было. Вот она, административная канитель.

Позвонил Ольге. Она и вчера весь день считала, и сегодня пришла рано. Филимонов задал один вопрос, другой: Ольга шла его путём — искала зависимость в сфере труднодоступных формул.

— Ты как сюда попала?

— Куда?

— В плоскость четвёртого счисления?

— С вашей помощью. Вы мне ещё давно объясняли.

— Не забудь, там кручёный момент встретится.

— Подхожу к нему.

— Ну, ну, где ты остановилась?

Ольга продиктовала ряды чисел, и они обговорили формулу, от которой дальше будут считать вместе.

— Возьми меня нынче на обед, — напросился Филимонов.

— Ладно. Только пойдём не в ресторан, как вы любите, а в молочное кафе. Оно тут, поблизости.

— Ты, верно, увлеклась расчётами и не хочешь терять время, — пытал он девушку.

— Ой, Николай Авдеевич! Это так интересно! Машина — прелесть! С ней так легко и так всё просто.