— Я был бы счастлив выступить перед тобой, но, боюсь, ты не сможешь уловить значительной части тонкостей и нюансов. Тебе останутся недоступны соответствующие культурные ассоциации, а некоторые понятия просто невозможно передать на вашем языке, в силу внутренних ограничений.

— В самом деле? — Чило отхлебнул воды из фильтра, прислонился спиной к дереву и сделал повелительный жест в сторону жука-переростка.— А ну-ка, попробуй на мне!

— Попробовать на тебе? — переспросил транкс с явным недоумением.

— Ну, дай послушать, что ты там насочинял! — раздраженно пояснил Чило.

— Что ж, хорошо. Я, правда, не люблю выступать без предварительных репетиций, но, наверное, в данном случае это не имеет особого значения: все равно большей части ты не поймешь. Я не могу достойно перевести все на ваш язык, но, надеюсь, ты сможешь получить некоторое впечатление на основании того, что я попытаюсь сделать.

— Постой. Погоди минутку.

Чило порылся в рюкзаке и достал фонарик. Взглянув вверх, он убедился, что сверху их не заметят. Небо затянули облака. Чило включил фонарь и положил на землю так, чтобы неяркий луч был направлен на транкса. В темноте жесткие конечности инопланетянина, шевелящиеся усики и поблескивающие фасетчатые глаза выглядели воплощением атавистического ночного кошмара — но бояться существа, которое пахнет, как парижский парфюмерный бутик, все же оказалось сложновато.

— Боюсь, заглавие моей последней экспозиции перевести невозможно.

— Ничего страшного! — Чило великодушно махнул рукой.— Назовем ее «Человек ест рыбу».

Заглотив остатки ужина, он уселся поудобнее и принялся слизывать с пальцев жир и кусочки прилипшего мяса. Борясь с отвращением, Десвендапур начал выступление.

В тропической ночи, под аккомпанемент просыпающихся ночных обитателей джунглей, он смешивал слова со свистом, то пронзительным, то чуть слышным, со щелчками, варьирующимися от еле различимого стрекотания до ритмичного гула, похожего на приглушенный барабанный бой. Все это сопровождалось изысканными, похожими на танец жестами, сплетаемыми в воздухе четырьмя руками и шестнадцатью пальцами. Усики извивались и сворачивались, опускались и взлетали вверх, муравьиное тело инопланетянина вздымалось и раскачивалось.

Поначалу зрелище показалось Чило довольно устрашающим, но по мере того, как он свыкался с обликом транкса, ему становилось все легче думать о нем не как о жуке-переростке, а как о разумном госте с далекой планеты. Конечно, аромат живых цветов, исходящий от существа в жестком хитиновом панцире, сыграл немалую роль в этом изменении восприятия. Что касается выступления — несмотря на то что Десвендапур был прав и Чило действительно почти ничего не понял, он понял главное: ему действительно демонстрировали искусство, серьезное, утонченное, высокое искусство. Чило не понимал, что говорит инопланетное существо, но слияние звука и жеста создавало впечатление фации и изящества, подобного которому он до сих пор не встречал.

Чило Монтойя вырос в бедности, среди отбросов общества, и с искусством сталкивался в основном в самых грубых его формах: боевики по трехмерке, шумная поп-музыка, примитивная порнография, дешевые стимуляторы и низкокачественные галлюциногены. То, что он видел и слышал теперь, представляло собой явление значительно более высокого порядка, и Чило это осознал, несмотря на чуждое происхождение произведения. Поначалу он не испытывал ничего, кроме снисходительного любопытства, однако по мере того, как сплетения движений и звуков, производимых транксом, становились сложнее и изощреннее, Чило все более притихал и становился серьезнее.