|
Он ничего не пишет, поскольку невежествен; говорит очень мало, поскольку глуп; Делает же еще меньше, поскольку слаб, и вконец замучив чиновников магистрата, которым надоели соблазнительные, хоть и очень немногочисленные речи, шарлатан вынуждает распять его на кресте, предварительно убедив сопровождающих прохвостов, что как только они его позовут, он будет спускаться и кормить их своей плотью и кровью. Его пытают, он не сопротивляется. Почтенный отец его, этот самый Великий Бог, о сошествии которого он осмеливается говорить, не подает ему никакой помощи, и с обманщиком обращаются как с последним из преступников, достойным вождем которых он был. Собираются его приспешники: "Мы погибли, — говорят они, — и все надежды рассеются, если мы не спасемся восстанием. Подпоим стражу, стерегущую Иисуса; похитим его тело, и возвестим, что он воскрес; это средство верное; если мы заставим людей верить в этот обман, то новая наша религия распространится повсюду, соблазнит весь мир. Так сделаем же это!" Уловка с успехом устраивается. Сколько обманщиков обеспечили себе множество заслуг благодаря одной лишь дерзости! Тело похищено; глупцы, женщины, дети вопят что есть сил, о чуде, но однако, в большом городе, где произошли такие великие чудеса, в городе, запятнанном кровью Бога, никто не хочет верить в этого Бога; там не происходит не единого обращения. Больше того: событие это так недостойно огласки, что о нем не упоминает ни один историк. Лишь ученики обманщика думают извлечь выгоду из мошенничества, и то немного погодя. Однако это соображение очень сильно, и они ждут несколько лет, прежде чем воспользоваться своей неслыханной ложью; и вот наконец они воздвигает на ней шаткое здание своей отвратительной доктрины. Людям нравится любая перемена. Народ устал от деспотизма императоров, они очень быстро добиваются признания: такова история всех заблуждений. Вскоре алтари Венеры и Марса сменились алтврями Иисуса и Марии; жизнеописание лжеца было опубликовано; у пошлого этого романа нашлись глупцы- поклонники; ему в уста вложили добрую сотню таких высказываний, о которых он даже и не думал никогда; некоторые из его нелепых заявлений сразу стали основою его морали, и поскольку это нововведения как-будто заботились о бедных, то благотворительность стала первою их добродетелью. Под именем таинств установились странные ритуалы, из коих самым недостойным и ужасным оказался тот, посредством которого священник, погрязший в преступлениях, может, однако, благодаря нескольким магическим словесам, призвать Бога в жалкий кусочек хлеба. Нет сомнения, с самого своего рождения этот недостойный культ был бы безвозвратно повержен, когда бы против него были употреблены лишь средства заслуженного презрения; однако, его решились преследовать; он укрепился; Его рост стал неизбежен. Даже сегодня достаточно попытаться высмеять его, и он рухнет. Ловкий Вольтер никогда иным оружием и не пользовался, а из всех писателей он может похвастаться наибольшим числом приобретенных сторонников. Одним словом, Евгения, такова история Бога и религии; поймите же, чего заслуживают эти басни, и определитесь на этот счет. Е. — Мне не трудно сделать выбор; я презираю все эти мерзские измышления, и даже самого этого Бога, к которому до сих пор меня тянула слабость или неведение, и который теперь для меня — лишь предмет отвращения. С. А. — Поклянись, что более о нем не думаешь, и никогда к нему не обратишься и не воззовешь ни разу в жизни, и не изменишь своего решения никогда. Е. (бросаясь на грудь мадам де Сент-Анж) — Ах! Я клянусь в этом в твоих объятиях! Мне не трудно понять, что все, что ты требуешь — для моего же блага, что ты не хочешь, чтобы подобные бредни когда-либо смутили мой покой! С. |
