Даже оба телефона, стоявших на его столе, были какие-то невзрачные – "Панасоники" очень старой модели, давно вышедшие не то что из моды, но даже из употребления в кругах, где, как принято говорить, вращался Гольцман.

Компьютеры, факсы, принтеры, вся техника, без которой фирма не могла бы функционировать в современных условиях, особенно при том размахе, который она имела, – все это находилось в соседних помещениях, кабинет же директора дышал милой, теплой, почти советской бюрократической архаикой.

Сейчас кроме Гольцмана в кабинете находился Митя Матвеев – ведущий продюсер "Норда", принесший неприятное известие о подставе, которую устроил фирме Василек.

"Вот получит, сучара, – думал про Василька Митя, откровенно злорадствуя. – Распонтился, гнида! Воинствующая нищета… Рокер-шмокер… Художник… Сейчас Гольц его уделает… С говном смешает…"

– С говном смешаю, – остановившись напротив Мити, веско сказал Гольцман. – Художник, понтярщик…

Митя согласно кивнул.

– Набери-ка мне его номер, – сквозь зубы процедил Гольцман. – Сейчас я сам с ним поговорю.

– А его нет. – Митя развел руками.

– А где же он? – в тон ему спросил Гольцман.

– В Москву уехал. В каком-то клубе концерт ему заделали…

– Сволочь… Это его последний концерт будет.

– Еще в Минске… Через неделю. Палыч делает.

– Палыч? Я свяжусь с этим Палычем. Пусть только попробует. С говном…

Поймав Митин взгляд, Гольцман осекся.

– Афиши уже висят, Борис Дмитриевич, – сказал Митя. – Весь город заклеен.

– Ничего страшного. Мало ли что там висит… Повисит, повисит, и заклеят. Ничего страшного. У нас тоже много чего висит.

– Билеты продаются… На бабки люди влетят.

– Продаются, говоришь? А откуда ты знаешь?

– Палыч говорил. Вчера. Звонил из Минска.

Гольцман подошел к столу и пробежался толстыми пальцами по клавишам телефона.

– Але! Палыч? Привет, это я. Гольцман, да. Что? Сто лет буду жить? Чего, вспоминаешь? Ага, это хорошо. Слушай, разговор у меня к тебе есть. Там на нашего Василька билеты хорошо идут? Не очень? Слушай, давай сделаем так – ты концерт сними… Да сними, сними, не ссы. Все нормально будет. Сколько у тебя продано билетов? Сотня? Две? Ну, верни бабки. Еще не поздно, нормально. С афишами ты на сколько попадаешь? Палыч, разберемся, ничего, это же не деньги. А я тебе сделаю Василька с группой, скажем, месяца через полтора. С хорошей рекламой, со всеми пирогами… Клип запустим у вас на ТВ, покрутится пару недель… На радио дадим песню-другую. Какие песни? А мы запишем. Да, на днях начнем, так что ты больше заработаешь. Палыч, подумай. А сейчас – не советую. Да нет, ничего, просто он не в форме. Да, торчит. Он вообще на днях в больницу ложится. Не знаю, не знаю, как это он к вам собирался ехать… Он бредит, наверное? Что? В Москве играет? Ну, поглядим, чего он там наиграет. Ладно, Палыч, давай подумай, я бы на твоем месте не рисковал. Все, счастливо, дорогой.

– Вы что, Борис Дмитриевич, серьезно хотите сделать Васильку концерт в Минске?

– Да ну его в жопу! Какой там концерт! Ничего я ему не буду делать. Хотя посмотрим, может быть, он придет в себя. Свою паранойю, может быть, отложит в сторону и займется делом. Вот тогда с ним и поговорим…

– А Палыч?

– А что – Палыч? Палыч не обеднеет. А если обеднеет от такой ерунды, значит, хреновый он менеджер. Вот и все. Значит, нечего ему этим делом заниматься. Правильно?

– Ну…

Митя хотел было сказать, что нехорошо, что не по-людски это как-то – вот так, впрямую обманывать, – но поостерегся.