– И правильно сделал. Вам этого лучше не знать.

«И ты, Брут», – разочарованно думаю я. «Брут» тем временем несколько язвительно говорит:

– Три года тому назад, когда имя подопытного было всем известно, один человек, бывший в ту пору Адамом, счел, что эксперимент является насилием над личностью. А именно над личностью подопытного, так как от бедного мальчика с детства скрывали суровую правду. Наш праотец, обуреваемый благородными чувствами, считал, что мы не имеем никакого права обманывать несчастного юношу и использовать его в своих целях, какими бы благородными они ни были. В конце концов он дошел до того, что чуть не поведал введенному в заблуждение объекту эксперимента всю правду о его мире и его фальшивом бессмертии. И все потому, что наш Адам почему-то решил, что человек вправе сам распоряжаться своей жизнью. Даже если она бесконечна.

К счастью, этими планами наш пламенный борец за справедливость поделился с близким другом, а тот уже вовремя довел их до нашего сведения. Нечего и говорить, как сложно было быстро изъять Адама и в срочном порядке заменить его. Никогда эксперимент еще не находился под такой явной угрозой срыва.

Тут Катру вдруг неожиданно бьет кулаком по тумбочке.

– Из-за этого наивного идиота работа сотен людей чуть было не пошла насмарку! Ох уж эти убогие слюнтяи, которые жалеют муравья, при этом чавкая говядиной! Испокон веков люди лепят собственных детей по своему образу и подобию. Они решают за ребенка, в какой школе ему учиться, какое мировоззрение иметь, какие книги читать. Они могут вырастить его в любви или в ненависти, в любой религии, с любыми нравственными ценностями. Даже будь они абсолютно негодными родителями и негодяями, все равно это их священное право – лепить из своего чада все, что им заблагорассудится. И тогда наши борцы за справедливость молчат! Когда государство вдалбливает в головы населения свою идеологию через бесчисленные средства массовой информации, эти борцы тоже помалкивают. А вот когда мы берем нищего подкидыша, растим его в тепле и неге, а заодно пытаемся сделать бессмертным – это уже явное насилие над личностью. Только потому, что мы, видите ли, забыли сообщить ему, что он смертен. Тут уже надо р-р-революцию устраивать.

Он набирает в грудь воздух и, шумно выдохнув, говорит уже спокойнее:

– Простите, Пятый. Ну не могу я спокойно говорить об этом глупце.

Он поднимается.

– Мне пора. Желаю вам скорее прийти в норму. Знакомьтесь с вашим миром, отдыхайте, готовьтесь. И не думайте с тоской о том, что вам предстоит. Вам может неожиданно понравиться. По рассказам доктора Тесье, ему, по крайней мере, было там весьма неплохо.

Только когда за Катру закрывается дверь, до меня доходит смысл его последней фразы. Тесье, жесткий, властный Тесье сам был актером! Почему-то я все время считал его основателем эксперимента. А ведь на вид ему не дашь больше пятидесяти – пятидесяти пяти. Четверть века назад ему самому было двадцать пять. Значит, скорее всего, он был среди первых «бессмертных». То есть его лицо послужило шаблоном, по которому сейчас кроят новых актеров.

Интересно, кого он изображал? А что, если Пятого? Впрочем, что с того? Просто я истосковался по свежей информации и бросаюсь на любой новый факт с резвостью щенка, увидевшего новую игрушку.

С некоторой надеждой я открываю свой блестящий фотоальбом и начинаю всматриваться в лица, пытаясь представить себе, как они будут выглядеть двадцать пять лет спустя. Но мне не удается мысленно трансформировать ни одно из них в лицо Тесье. То, что все бессмертные гладко выбриты, делает задачу практически неразрешимой. Ладно, с Катру я, наверное, говорил не в последний раз. Еще успею спросить.