— Брал, но вернул…

— А-а, ну тогда, значит, могу еще взять…

— Можешь, — подтвердил я. — Только у меня есть предложение получше.

— А — именно?

— Ты бросаешь пить, а я беру тебя на зарплату.

— А ты — кто?

— Неужто не помнишь, Миний Евграфович?

— Да нет, я прекрасно тебя помню, — пробурчал тот. — Ты каратист, физрук, хороший парень… Я в том смысле спрашиваю, как ты можешь меня взять на работу, если ты не главный редактор и не председатель Союза писателей?

— Я хуже, чем главный редактор, я хозяин города.

Это было шутка, и писатель догадался об этом. Он хмыкнул и покачал головой.

— Ха! Смешно… Хозяин города — это предгорисполкома… Не слыхал, чтобы Степанова переизбрали.

— А вот про работу я не шучу, — продолжал я. — Мне понадобится человек на должность ну, скажем, литературного секретаря.

— Собираешься писать мемуары или пособие по каратэ?

— Там будет видно… Ну что, согласен?

— И сколько ты мне положишь жалования?

— Для начала — двести.

— В месяц?

— Да, на время испытательного срока, — ответил я. — Если оправдаешь ожидания, может и подниму.

Глаза писаки загорелись, но он сразу стал набивать себе цену.

— Я за роман получаю до трех-четырех тысяч, за повесть — полторы-две, а за пьесу, с учетом постановочных, могу и до десяти заколотить!

— И сколько же ты времени тратишь на роман?..

— Год или два… Иногда больше.

— Давай посчитаем… Допустим, ты укладываешься в год и получаешь в итоге три штуки, то в месяц у тебя получаются те же двести пятьдесят рэ… Кроме того, я ведь не собираюсь тебе запрещать и дальше писать свои романы и пьесы, так что считай это дополнительным заработком.

— Ладно, уговорил… — проговорил Миня. — В таком случае, нельзя ли получить аванс?

— Можно. Только не забывай, что мое условие — бросить пить!

— Совсем? — уточнил классик.

— Запоями.

— Ну-у… это я тебе обещаю.

— Посмотрим, — сказал я, доставая бумажник и вынимая из него пятьдесят рублей. — Уйдешь в запой, уволю. И аванс заберу.

Третьяковский спрятал их в карман и деловито осведомился:

— Когда приступать?

— Дай-ка мне номер твоего телефона, — проговорил я, вытаскивая записную книжку и ручку.

Евграфыч продиктовал циферки.

— Сиди дома, работай над своими бессмертными творениями, я позвоню, — распорядился я.

— Слушаюсь, шеф! — угрюмо пробормотал он.

Зачем он мне нужен, кроме того, чтобы вести в клубе литературный кружок, я и сам пока не знал, но чуял — пригодится. И вообще — чувствовал, что перемены в моей жизни не только не закончились, а, наоборот, идут по нарастающей. И предстоящий разговор с Курбатовым мог сыграть в моей судьбе гораздо более серьезную роль, нежели мне показалось в первый момент. Впрочем, что гадать. Вот сейчас доем эти пирожки, допью приторно сладкое, но остывшее какао и поеду.

Закусив и попрощавшись с литератором, я поехал на конспиративную квартиру. Ровно в девятнадцать ноль-ноль нажал на кнопку звонка, дверь тут же открылась, пропуская меня внутрь. Я вошел в прихожую и увидел хозяина. Он кивнул мне и жестом велел проходить в большую комнату. Фроси видно не было. Наверное — на спецзадании. Я разулся, снял дубленку — а шапку по теплой погоде уже не надевал. Прошел, куда указано. Увидел бутылку армянского коньяка, две рюмки и блюдце с ломтиками лимона.

Видать, разговор и впрямь предстоял серьезный.