|
В нем было что-то общее с тем непревзойденным идиотом — Кардиганом, под началом которого мне пришлось служить в Одиннадцатом гусарском, но сходство это было поверхностным. Та же надменная убежденность в правоте всего, что он говорит и делает; такой человек взирает на мир так, будто тот создан исключительно для него одного. Он прав, и все тут. Но если под блестящим обличьем Кардигана прятался прирожденный тупица, то с Бисмарком было не так. Внутри него скрывался глубокий ум, и тот, кто слышал в его речах лишь монотонные проповеди и подмечал только отсутствие юмора — юмора в нашем понимании слова — и потому почитал его напыщенным дураком, — тот очень сильно заблуждался.
Я старался не пересекаться с ним, но за время краткого визита к Тому Бисмарк все же дважды зацепил меня, и оба раза, кстати, именно в тех вещах, в которых я знаю толк. Будучи по жизни подлецом и трусом, я тем не менее наделен двумя талантами: способностью к иностранным языкам и верховой езде. Я могу в кратчайший срок овладеть практически любым языком, и оседлать любое существо, у которого имеется хвост и грива. Оглядываясь назад, я прихожу к выводу, что Бисмарк почуял во мне эти таланты, и решил уязвить меня именно в них. Уж и не припомню как, но однажды за завтраком зашел разговор об иностранных языках — обычно темой служили женщины, вино, лошади и кулачные бои, ну, иногда еще такие высокие материи, как возмутительная ставка налога в семь шиллингов с фунта. [X*] Но так случилось, что упомянули и о моей одаренности. Откинувшись в кресле, Бисмарк с ироничным смешком заявил, что этот талант очень полезен для метрдотелей. [XI*] Я разозлился, попытался придумать какой-нибудь остроумный ответ, да так и не сумел. Потом мне пришло в голову, что можно было многозначительно на него посмотреть и заявить, что это также полезный талант для немецких сводников, но было уже поздно. Кроме того, никогда нельзя быть уверенным, стремится ли Отто поддеть тебя или просто озвучивает свои мысли, так что я просто решил не обращать на него внимания. Второй случай произошел в день, когда после не слишком удачной охоты мы возвращались домой. Конингем притормозил на вершине небольшого холма, откуда открывался вид на пересеченную местность, на мили протянувшуюся во всех направлениях, и указал на церковь, размытые очертания которой виднелись сквозь предзакатное марево. — Кто за стипльчез? — спрашивает он. — Уф, я так устал, — отвечает Том. — Кроме того, скоро стемнеет, и животные могут споткнуться. Я за возвращение домой. — Стипльчез? — говорит Бисмарк. — А что это? Ему объяснили, что нужно скакать, не разбирая дороги, прямо к шпилю. Он кивнул и заявил, что это превосходный спорт. — Вот это молодец! — вопит Конингем. — Вперед, ребята! Флэши, ты в игре? — Слишком далеко, — ворчу я. Как и Тому, мне не доставляла удовольствия перспектива скакать через изгороди по мокрой траве, да еще в наступающих сумерках. — Чепуха! — заявляет Бисмарк. — Как, джентльмены, неужто англичане спасуют в своем же собственном спорте? В таком случае, маркиз, остаемся мы с вами? — Вперед! Талли-ху! — завопил Конингем, и, естественно, остальные ослы помчались за ним. Мне не к лицу было отступать, так что, кляня Бисмарка почем зря, я пришпорил коня и тоже поскакал. Конингем и следующий за ним по пятам Бисмарк повели стремительную скачку через луга, но пара изгородей задержала их, и мы быстро сели им на хвост. Я держался чуть-чуть позади, поскольку стипльчез в стиле всех этих старомодных сорвиголов, готовых рисковать свой шкурой где только представится возможность — это самый верный из известных мне способов свернуть шею. Если ты внимательно следишь за местностью и наблюдаешь, как прыгают и приземляются лидеры, то можешь пожать все плоды их открытий без риска совершать их самому. |
