Бывают моменты, которые знакомы каждому наезднику: когда чувствуешь, как твой конь мчится вперед, а ты пригибаешь голову к его гриве и видишь, как перед тобой возникает ров, но знаешь, что тебе все по плечу. Это я чувствовал в тот миг, когда летел за толпой, слыша стук копыт и видя взлетающие из-под них куски влажного торфа, ощущая бьющий в лицо ветер; как сейчас вижу в свете заката алые сюртуки, чувствую запах пропитанной дождем почвы и слышу крики товарищей, подбадривающих друг друга смехом и ругательствами. Боже! Как тогда было здорово — быть молодым, да еще и англичанином!

Мы пронеслись сквозь лесок как отряд атакующих драгун и выскочили на затяжной, идущий вверх склон. До его вершины лидировал Конингем, но как только мы помчались под уклон, пришло время более тяжеловесных парней. Бисмарк обогнал его, я тоже; мы подлетели к живой изгороди. Бисмарк перелетел через нее как птица — ездить он умел, уж можете мне поверить — и я направил своего гунтера к тому же излому и махнул следом за ним. Так я скакал у него на хвосте: сквозь изгороди, заборы, кусты, канавы и рытвины, пока не увидел в полумиле перед собой шпиль. «Теперь, — думаю, — самое время высунуть вперед нос».

Я прибавил. Увидев меня рядом, Бисмарк повернул голову, приподнялся на стременах и взмахнул рукоятью хлыста, но я держался на расстоянии. Когда мы перемахнули через штакетник и оказались на выгоне, отделенном одной-единственной изгородью от пустыря, выходившего прямо к церковному двору, он держался на полкорпуса впереди. Я поравнялся с ним, потом вышел чуть-чуть вперед, приглядывая место для прыжка через изгородь. Она была не из лучших: высокие кусты боярышника перемежались растущими поодаль друг от друга деревьями, отбрасывающими длинные тени на зелень ограды. Было одно местечко, выглядевшее подходящим — боярышник рос там не так густо, и лишь пара жердей загораживала проем. Я дал лошади шенкелей и ринулся туда — кто перемахнет забор первым, тот наверняка победит. По мере приближения я, идя на полкорпуса впереди, сообразил, что прыжок над жердями должен быть добрых футов пять в высоту; мне это не шибко понравилось, не даром Хьюз пишет, что Флэшмен блистал только в тех играх, где не было никакого физического риска. Но ничего не поделаешь: Бисмарк поджимал, так что я стал готовить своего гунтера к прыжку. И тут, откуда ни возьмись, прямо у меня под локтем возникает серый Бисмарка, тоже заходящий на прыжок.

— Дорогу! — ору я. — Это мой прыжок, лопни твои глаза!

Бог мой, он даже бровью не повел, продолжая переть стремя в стремя со мной прямо к изгороди.

— Отвали, черт тебя побери! — снова завопил я, но он только смотрел вперед, стиснув зубы и работая плеткой, и до меня дошло, что нужно осаживать, или же, если мы попытаемся вместе прыгнуть там, где место только для одного, нас ждет жесточайшее столкновение. А раз так, остается только шаг, чтобы переломать все кости; я натянул поводья и одновременно попытался отвернуть от изгороди. Гунтер осадил, и мы проскользнули вдоль изгороди, отделавшись несколькими царапинами, а мистер Бисмарк тем временем с легкостью перемахнул через жерди.

Пока я объезжал забор, ругаясь почем зря, подоспела остальная кавалькада; Бисмарк, спокойный и довольный собой, поджидал нас у ворот церковного кладбища.

— Разве вам не известно, что идущего впереди нужно пропускать? — говорю я, кипя от злости. — По вашей милости мы могли бы переломать себе шеи!

— Ну же, ну, капитан Флэшмен, — отвечает он. — Если это случилось бы, то благодаря вам: с вашей стороны глупо было бросать вызов лучшему наезднику.

— Что? Какого черта вы сочли себя лучшим наездником?

— Я ведь победил.