И поднял руку с платком.

Я услышал щелчок — это Бернье взвел курок. Он смотрел мне прямо в глаза. Расслабься, Бернье, подумал я, твои старания бессмысленны.

Платок упал.

Правая рука Бернье поднялась, словно лапа железнодорожного семафора, и не успел я взвести курок, как уже глядел в дуло его пистолета. Краткий миг, и меня окутало облако дыма, а следом за выстрелом что-то чиркнуло меня по щеке, оставив грязный след. Пыж. Я отступил на шаг. Бернье изумленно глядел на меня, видимо, удивляясь, что я еще стою. Кто-то закричал: «Господи, промахнулся!». Другой голос строго призвал к тишине.

Пришла моя очередь, и на мгновение меня обуял соблазн подстрелить эту свинью здесь и сейчас. Но Брайан мог потерять голову, а это не входило в мои планы. Зато я знал, как заслужить славу, способную за неделю обежать всю армию: старина Флэши, который увел у другого девчонку и получил от него удар, оказался столь благороден, что пощадил противника на дуэли.

Все застыли как статуи, не сводя глаз с Бернье, в ожидании момента, когда я сражу его выстрелом. Я взвел пистолет, пристально глядя на противника.

— Ну давай же, черт тебя побери! — не выдержал он. На лице его читались страх и ярость.

Я выждал еще секунду, потом вскинул пистолет до уровня бедра, направив ствол заметно в сторону от цели. Все это я проделал почти небрежно, буквально за секунду, давая каждому понять, что стреляю без прицела. И спустил курок.

Этот выстрел вошел в историю полка. Я предполагал, что пуля ударит в землю, но оказалось, что именно в этом месте, ярдах в тридцати, хирург оставил свою сумку и бутылку со спиртом. По чистой случайности пуля аккуратно срезала горлышко от бутылки.

— Бог мой, он потратил выстрел! — взревел Форрест. — Потратил!

Крича, они побежали вперед. Доктор чертыхался, глядя на разбитую бутылку. Брайант хлопал меня по спине, Форрест жал руку, Трейси застыл в изумлении: им показалось, как, впрочем, и остальным, что я пощадил Бернье и одновременно дал доказательство своей поразительной меткости. Что до Бернье, то он был едва жив, как чувствовал бы себя любой на его месте. Я подошел к нему, протянув руку, и он вынужден был принять ее. Его обуревало желание запустить мне в лицо пистолет, и когда я сказал: «Больше никаких обид, приятель?» — он буркнул что-то, повернулся на каблуках и зашагал прочь.

Это не осталось незамеченным со стороны Кардигана, и в разгар шумного завтрака — плунжеры праздновали событие в привычном стиле, то и дело вспоминая, как я стоял против него, а потом потратил выстрел, — меня вызвали в штаб. Кроме Кардигана там присутствовали адъютант, Джонс и Бернье, черный, как туча.

— Говорю вам, я этого не допущу! — говорил Кардиган. — А, вот и Фвэшмен! Ну-ну. А теперь пожмите друг другу руки, вам говорю, капитан Бернье! Я хочу свышать, что дево уважено и честь удовветворена.

— Что до меня, — заявил я, — то я воистину сожалею о случившемся. Но удар был за капитаном Бернье, не за мной. Однако вот еще раз моя рука.

— Почему вы потратили выстрел? — резко спросил Бернье. — Хотели сделать из меня посмешище? Почему не выстрели, как должно поступать мужчине?

— Дорогой сэр, — ответил я. — Я не указывал вам, куда направить ваш выстрел; так не указывайте мне, куда направлять мой.

Эта реплика, должен вам заявить, попала во все словари крылатых выражений. Не прошло и недели, как она прозвучала в «Таймс», и мне рассказывали, что, услышав ее, герцог Веллингтон заметил:

— Чертовски хорошо сказано. И чертовски верно. Вот так этим утром родилось имя Гарри Флэшмена — имя, немедленно доставившее мне такую известность, которой я не добился бы, даже в одиночку атаковав батарею.