Гусь вновь переглянулся с Ларионовым:
— Да забыл.
Веня внимательно рассматривал икону:
— Хорошая копия…
— Какая ещё копия? Копии мы… продаём… — совсем как Гусь, обиделся Босс. — Ну всё, — закончил он массаж. — Значит, твоя фамилия Перцуленко. Зовут Костя… По машинам!..
Он быстро устремился со двора. Следом поспешил Ларионов, затолкав тренировочный костюм в сумку. Гусь следовал в арьергарде.
— Ларионов, ты куда?.. — завизжала Елена на весь двор. — Ребята! Ларионов убегает с олимпийских игр, под чужой фамилией и за чужую команду прыгать.
Гиви навёл кинокамеру на Ларионова:
— Крупным планом — Ларионов… спортсмен с большой дороги!..
На крик Елены Гуляевой сбежались все олимпийцы:
— Что случилось? Почему Ларионов не прыгает? Что здесь происходит?
— Л то, что ваш хвалёный Ларионов, ваш атлет-аскет-оглы сызмала-рекорд-бей договорился и за чужую команду, и под чужой фамилией выступать! — вскричала Елена.
— Как под чужой фамилией?.. За какую команду?.. Вот это да!
— Мы ещё не знаем точно, за какую команду и под чьей фамилией будет выступать Ларионов, но мы это выясним! — громко сказала Елена. — Ну, что твой хвалёный Ларионов?! — пренебрежительно посмотрела она на Цветкову. — Кто кричал, что мы не тем колесо фортуны смазывали и не туда это колесо поворачивали?!.. Ларионов сам не тем смазал колесо и сам не туда его повернул!..
Татьяна вдруг расплакалась:
— Этого не может быть, потому что этого не может быть… чтобы Ларионов!.. Тут что-то не так!.. Это какой-то дурной сон!
Подобно тому, как, не имея шкалы Рихтера, очень трудно было бы определить силу землетрясения, так трудно было бы описать, что творилось с каждым участником олимпийских игр, если не вообразить себе предположительную шкалу, назвав её "шкалой переживания". И, взяв за отсчёт самую высокую высоту переживаний Татьяны Цветковой, в самой нижней её черте поместить фальшивые и демагогические выкрики Вадима Масюкова, тогда читатель сам легко распределит всех остальных участников всей этой истории, приближая их к Цветковой или удаляя их от неё и приближая к Вадиму Масюкову, который именно в эту минуту кричал, кося взглядом в сторону Цветковой:
— Рано орали! Рано! А оказалось поздно! Прошляпили такого парня!..
Молодой человек в чёрном костюме, необычайной худобы, высоты и угловатости, держа под мышкой чёрный футляр, чем-то похожий на самую большую в мире готовальню, вошёл во двор. Увидел он на дворе нечто странное: всё, что он увидел, напоминало маленький дворовый стадион, стилизованный подо что-то древнегреческое: статуи, беседка с портиком, орнаменты, шрифты и т. д. Ещё более странным было то, что, судя по всему, одни разбирали украшения стадиона, а другие мешали это делать. И у Эйфеля (таково было консерваторское прозвище молодого человека в чёрном костюме. Это сокращённо от Эйфелевой башни!) было впечатление, как если бы среди празднующих какой-то праздник произошли сумятица и неразбериха. Одни решили, что праздник кончился и пора снимать всякие транспаранты и украшения и прочие причиндалы, а другие убеждены в том, что праздник продолжается и пусть всё висит, как висело. Изо всех знакомых у Эйфеля во дворе был всего один человек — Тарас Сидякин. К нему и подошёл торопливо Эйфель в то самое время, когда Тарас мешал какой-то девушке снять со стены беседки портрет красивого загорелого юноши, исполненный маслом в золотой шикарной раме.
— В конце концов, это я себя выставил, свою работу, и Ларионов здесь ни при чём!
— Тарас, я пришёл, — сказал Эйфель, сильно наклоняясь, но не падая, как и подобает Эйфелевой башне, — за кем ходить и что играть?
И Тарас и Лена оторопело посмотрели на пришельца. |