— И эти запертые холодильники, — заметил Флинн. — Наверняка у каждого в комнате припрятано по нескольку коробок конфет…

— Бедняга Д'Эзопо, — протянул Уэлер. — Сразу видно, не слишком хорошее воспитание получил. Подумал, что можно среди ночи влезть на кухню и найти там чего-нибудь пожевать… Лично я нахожу все это весьма прискорбным, — продолжил он после паузы. — Ведь для большинства этих людей другого дома просто не существует. И клуб — единственное на свете место, где они могут расслабиться, не ходить застегнутыми на все пуговицы. — Флинн покосился на полосатую рубашку Уэлера, застегнутую на все пуговицы, репсовый галстук и аккуратный костюм-тройку. — Один из членов, — добавил Уэлер, — страшно знаменитый композитор и дирижер. Любимец публики и всего высшего общества. Его знает весь мир. И представляете, приезжает сюда, говорит очень мало, к роялю даже не подходит. Расхаживает по комнатам в грязных сапогах. А каждое утро отправляется в лес с огромным топором и начинает валить деревья. И работает в поте лица от восхода до заката. Причем в этой работе нет ни малейшего смысла, ни системы, ничего. Он даже ветки со ствола не обрубает. Просто валит себе деревья, и все. Уже, наверное, несколько акров вырубил. Ну разве не эксцентричное поведение?

— В каждом из нас сидит какое-то другое существо, — заметил Флинн. — Даже я иногда вою на луну. Да и вы, наверное, тоже.

Уэлер рассмеялся.

— Как-то раз, зайдя к себе в номер, я принялся душить настольную лампу галстуком. А утром проснулся и никак не мог понять, что я делал и зачем. Просто знал, что в те минуты испытывал какое-то странное удовлетворение… — Он снова усмехнулся и добавил: — Правда, это было лишь раз. Недели три тому назад.

— Думается мне, — медленно начал Флинн, — что этот клуб, «Удочка и ружье», при всей своей эксклюзивности и изысканности, являет собой настоящие райские кущи для любителей подзаработать на шантаже.

Уэлер не ответил.

С севера от здания спешил навстречу им кривоногий пожилой мужчина. Лицо обветренное, морщинистое и какое-то странно безжизненное, голова в проплешинах. Руки огромные, грубые. Старые изношенные сапоги заляпаны грязью.

— Приветствую, Хевитт, — сказал Уэлер.

Глаза Хевитта цепко оглядели Флинна с головы до пят. Затем, когда они поравнялись, он отвел взгляд, отвернулся и больше не глядел ни на Уэлера, ни на Флинна.

Лишь коротко кивнул.

— Это Флинн, — сказал Уэлер. — А это Хевитт. Всю жизнь проработал при клубе «Удочка и ружье» проводником и егерем.

Мужчина снова кивнул и зашагал дальше.

— Хевитт немой, — сказал Уэлер.

— Но не глухой?

— Нет, что вы, напротив! Слышит лучше, чем многие. Вообще, большая часть обслуги здесь всегда состояла из немых.

— А теперь, насколько я вижу, из вьетнамцев. Кто-нибудь из них говорит по-английски?

— Некоторые. Но совсем плохо.

— Ага, — кивнул Флинн. — Стало быть, все тихо и спокойно.

— Вы меня поняли.

Флинн откашлялся и заметил:

— Тут проводятся разного рода совещания…

Они вышли к дороге, к парковочной стоянке.

— Да, — тихо сказал Уэлер. — Проводятся.

— И принимаются важные решения?..

Возле пикапа «Кантри-Сквайер» стоял Коки в пальто. Через правую руку у него было перекинуто просторное пальто Флинна.