Чего, разумеется, нельзя было сказать о чиновниках акциза. А равно и о псах старого Флоуза, которые обезумели так же, как и овцы. Особенно донимали их свист и другие звуки высокой частоты, от которых собаки лаяли, выли, метались по двору и стремились вырваться за ворота. Додд их выпустил. Ему еще раньше пришло в голову, что собаки могут оказаться полезны, поэтому он заранее привязал длинную веревку к скобе, запиравшей ворота. Сейчас он дернул за эту веревку, и воющая стая гончих вырвалась наружу и смешалась с взбесившимися бычками и овцами, посреди которых восемь служителей акциза панически пытались проложить себе дорогу назад к плотине. Только Миркин не сходил с занятого им места — впрочем, не по своей воле. Уаймен воспользовался его костылями, чтобы отбиваться от какой-то сумасшедшей овцы. Но костыли не помогли. Овца — что было совершенно нетипично для этого обычно спокойного и покорного животного — перегрызла костыли пополам и яростно набросилась на оставшиеся от них куски. Уаймен попытался отбить у нее хотя бы обломки, но был сбит с ног нахлынувшей стаей гончих. Нескольким сотрудникам акцизного управления крепко досталось от собак. И все это время продолжался артиллерийский обстрел, усиливалась автоматная и пулеметная пальба, высокочастотной свист стоял такой, что казалось, голова Миркина, которую он отчаянно сжимал руками, вот-вот лопнет. Не в состоянии больше все это выдерживать, он поступил не самым лучшим образом — дернулся вперед и упал, угодив на один из самых больших громкоговорителей, который работал на низкой частоте. Прежде чем он понял, что произошло, Миркин из старшего инспектора налогового управления превратился в жалкое подобие человека. От обилия звуков казалось, что его засасывает в реактивный двигатель. Попавшая на громкоговоритель часть его тела начала жутко дергаться, вибрировать и подпрыгивать. Залитые в гипс ноги Миркина стали совершать непроизвольные колебательные движения с такой частотой, которая явно не годилась для всего того, что располагалось около верхней части этих ног. Болото вокруг Миркина опустело. Овцы, бычки, собаки и акцизные чиновники — все они куда-то убежали, спасаясь от невыносимой боли в ушах. Поле по эту сторону плотины было чисто. Только два человека нырнули в водохранилище и пытались спастись там, держа носы над водой, а уши — под ней.

Когда все скрылись из виду, Локхарт выключил усилители и обстрел прекратился так же внезапно, как начался. Однако Миркин и его прежние спутники этого не заметили, да их это уже и не волновало. Они все равно уже неспособны были ничего слышать. К тому времени, когда они выбрались назад на дорогу и добрели до своих машин, их потрясенные чувства уже ничего не воспринимали. Оставались лишь пережитый страх да еще способность видеть и осязать. В изумлении смотрели они назад, на Флоуз-Холл. Дом стоял как ни в чем не бывало, обстрел явно ни капельки не повредил ему. Нигде не было видно ни одной воронки. Что было еще поразительнее, отсутствовал и дым, который после такой стрельбы должен был бы скрывать всю сцену от их взоров. Постепенно проходила и боль в ушах, и работники акцизного управления уже были готовы рассесться по машинам и покинуть арену этого страшного сражения, когда увидели, что снизу из долины кто-то поднимается вверх по дороге. Это был Локхарт. Через плечо у него был перекинут Миркин, напоминавший мешок с болтающимися из него деревянными ногами.

— Вы это забыли, — сказал Локхарт и свалил Миркина на капот первой машины. Стоявшие вокруг видели, что губы Локхарта шевелятся, однако произносимых им слов не слышали. Если бы они могли их расслышать, то, несомненно, согласились бы, что бывший старший инспектор налогового управления теперь был действительно «это» — вещью, а не человеком. Он что-то бормотал, быстро, неразборчиво и беззвучно, отовсюду, откуда только можно, у него шла пена. Было совершенно очевидно, что этот человек сошел с ума и уже никогда не вернется в нормальное состояние.