— Нисколько, — пожала плечами Маруська.

— Верно, нисколько. И в то же время безумно дорого. Хотелось бы мне посмотреть на покупателя святыни… — Серафим Карлович, прищурившись, вновь поинтересовался: — Так я что-то не понял, откуда у вас копье? Вы ограбили музей Вены?

— Мы производим впечатление похитителей раритетов? — вопросом на вопрос ответила я.

— Кто знает, кто знает… В тихом омуте, знаете ли… — хмыкнул антиквар, упаковывая копье обратно в пакет. — Надеюсь, я удовлетворил ваше любопытство?

Я так поняла, что аудиенция окончена: пора убираться восвояси. Шурка это тоже понял — он достал из бумажника сто долларов и протянул их Карловичу. Купюра мгновенно исчезла во внутреннем кармане бархатной курточки.

— Что ж, если у вас больше нет никаких… м-м… забавных штучек, не смею больше отнимать ваше драгоценное время. Еще раз хочу предостеречь вас от встречи с похитителем копья. Если, конечно, это не ваших рук дело…

Скомканно попрощавшись и поблагодарив Серафима Карловича, мы покинули его дом-музей.

— Ни фига себе расценки у твоего дружка, — проворчала Манька, тыча пальцем в кнопку лифта. — Мог бы и скидку сделать… Кстати, Шурик, а почему ты этого Карловича фашистом обозвал?

— Так ведь он немец. Обрусевший, правда. Бирнбахер его фамилия, — охотно отозвался Шурка. — Послушайте, хочу еще раз кое-что пояснить для особо умных: Серафим Карлович не мой дружок. Я его вижу впервые в жизни. Чего ты таращишься? — неожиданно разозлился шеф, заметив, как округлились у меня глаза. — Да, первый раз. Это Игнат вывел меня на Карловича.

— Игнат?! — в один голос воскликнули мы с Манькой. Она презрительно, а я удивленно.

— Ну, да, Игнат. Чему тут удивляться? Антиквар проходил у него по какому-то делу как свидетель. Хотя Игнат говорил, что по Серафиму тюрьма плачет. Но… Слабая доказательная база, — важно закончил Шурка.

Маруська что-то неразборчиво пробормотала. Я уловила только «сам» и «в гробу я видала». Подъехал модерновый, суперсовременный лифт.

— Как они их делают? — заинтересовалась я механизмом. — Почему, скажите мне, наши лифты тарахтят и застревают, а буржуйские ездят годами и не ломаются?

Не успела я закончить мысль, как чудо инженерной капиталистической мысли нервно дернулось и застыло. Свет медленно растаял, как мороженое в жару.

— Что это? — испугалась Маруська.

— Чубайс опять балуется с электричеством, — попыталась я пошутить.

— Да нет, — встрял Шурка. — Это Славка накаркала. Я давно подозревал, что она ведьма. Одни глазищи ведьмацкие чего стоят — зеленющие, как болото. Так и затягивают, так и затягивают…

Последние слова шеф произнес зловещим шепотом, отчего у меня вдоль позвоночника проползли колючие мурашки. Манька взвизгнула:

— Дурак! У меня и так сердце в штаны упало. Зачем девушек пугаешь?

— Вас испугаешь, пожалуй. То у них убийство, то экспонат венского музея… Чисто банда, ей-богу!

— А при чем здесь мы?! — взвилась Маруська, моментально выходя из себя. В таких случаях она начинает отчаянно жестикулировать. Руки у нее длинные, в темноте лифта избежать с ними столкновения невозможно, поэтому я благоразумно присела на корточки.