— Наконец-то! Дочь моя! — вскричал он с нежностью и с такой радостью, что я разразилась еще большими рыданиями, хотя в то же время я никогда не чувствовала себя счастливее.

Герцог преодолел свое волнение и подвел меня к креслу.

— Сядьте, мадемуазель, — сказал он кротко, — вы должны оправиться от этого, действительно, неожиданного сюрприза, который я сделал вам.

Он приказал удалиться моей кормилице и сел рядом. Несколько минут отец молча смотрел на меня. Лицо его было бледно; слезы медленно текли по его щекам, а он и не думал их скрывать.

— Как похожа она на мать! — прошептал он с глубоким вздохом.

Я с улыбкой смотрела на него; лицо его сделалось бледно и строго.

Увы! Это размышление, вместо того, чтобы послужить в мою пользу, только повредило мне: оно вновь пробудило в нем сожаление о понесенной им утрате и вновь возбудило в нем антипатию ко мне.

— Вы видите меня в первый раз, — начал он ледяным тоном. — Кто вам сказал, что я ваш отец?

— Мое сердце, — взволнованно отвечала я.

С минуту длилось молчание. Я дрожала как в лихорадке.

— Дочь моя, — продолжал он, подавляя вздох, — по причинам, которые вы узнаете позже, мне нужно было удалить вас от себя. В настоящее время, — прибавил он печально, — этих причин не существует уже больше. Я решил сам приехать за вами, чтобы вернуть вас в то общество и дать вам то положение, на которое вы имеете право благодаря вашему имени и рождению. Приготовьтесь следовать за мною, но не в замок, а в монастырь, где вы должны закончить свое образование, на которое, к сожалению, до сих пор не было обращено должного внимания. Мы скоро отправимся.

— Сейчас, милостивый государь? — прошептала я. Мой отец кротко улыбнулся.

— Нет, дочь моя, — отвечал он, — я не хочу увозить вас так… Я вам даю два часа времени, чтобы вы могли проститься с теми, которых вы любите и которые заботились о вас в детстве; я не хотел бы, чтобы вы показали себя неблагодарной по отношению к ним. Они были добры к вам, любили вас, как свое дитя, и вы должны поблагодарить их. Идите, я вам даю на это целых два часа, а сам пока побеседую с вашими воспитателями и постараюсь отблагодарить их по заслугам.

Я хотела снова поцеловать руку отца, но он привлек меня к себе и крепко обнял, а затем отворил дверь. Я убежала так быстро и так легко, точно у меня за спиной были крылья.

Куда я шла? Этого я и сама не знала. Я повиновалась непреодолимому чувству увидеть еще раз все места, где протекло мое безмятежное и счастливое детство; я шла сказать последнее прости птицам, которых я так любила, ручейку, где я часто утоляла жажду, деревьям, под тенью которых я часто сиживала, — одним словом, всему, что я так любила. Буду ли я в новом, неизвестном мне мире, куда я готовилась вступить, так же счастлива и свободна, как в деревне, в этом забытом уголке, где безмятежно до тех пор текла моя жизнь? Я шла куда глаза глядят, рвала попадавшиеся на дороге цветы, разговаривала с деревьями, с птицами, как вдруг на повороте одной тропинки я столкнулась лицом к лицу с молодым человеком Я вскрикнула от удивления, — это был барон де Гриньи.

Он почтительно поклонился мне.

— Простите ли вы меня когда-нибудь, мадемуазель! — проговорил он, видимо, сильно взволнованный, — я знаю, что я жестоко провинился перед вами моей грубой и неуместной выходкой, но, тем не менее, я надеюсь на вашу доброту.

— Милостивый государь, — отвечала я, покраснев, как и в первый раз, когда я встретилась с ним.

— Скажите мне всего одно только слово, скажите мне:

«Прощаю!» — продолжал он пылко, — если вы не хотите сделать из меня самого несчастнейшего из людей.