Этот монастырь, моя дорогая, ты знаешь так же хорошо, как и я. С этого времени началась наша неизменная дружба, в которой мы поклялись…

— И которая, — перебила ее графиня, — и в настоящее

время так же сильна, как и в первые годы, неправда ли, моя Леона?

— Разве мое присутствие в этой комнате не доказывает этого, дорогая Камилла?

— Да, совершенно верно… но продолжай дальше, моя прелесть, только пропусти наше пребывание в монастыре, потому что тут ты не будешь в состоянии рассказать мне что-нибудь новое, — отвечала графиня.

— Злая!

— О! Не станем поднимать свои старые споры.

— Ты помнишь?

— Все.

— И твою ревность?

— По поводу твоей близкой дружбы с Герминой де Гриньи, сестрой барона.

— Дружба, которая подчас была тяжела для меня благодаря ни на чем не основанной ревности некой Камиллы, которая так же страстно отдавалась своим привязанностям, как и ненависти.

— И которая осталась такой же и в настоящее время! — отвечала графиня де Малеваль, улыбаясь как-то загадочно.

— Ты помнишь, что для того, чтобы разогнать облако, омрачившее нашу дружбу, я должна была рассказать тебе историю любви ко мне барона де Гриньи, объяснявшую мои отношения к его сестре.

— Которую ты сделала также и своей наперсницей.

— Да, — отвечала Леона со вздохом. — Арман сдержал свое слово. Под предлогом свиданий с сестрой он получил доступ в нашу приемную. Благодаря Гермине никто, за исключением тебя, даже и не подозревал истины. К тому же, в нашей любви не было ничего предосудительного, кроме таинственности. Имя Армана было достойно моего. Ничто в будущем не могло помешать нашему союзу; мы любили друг друга, уверенные, что в недалеком будущем наши отцы дадут согласие на наш брак. Но, увы! Вышло совсем иначе. Мечты, которыми мы так убаюкивали себя, грубо разбились о печальную действительность.

Глубокий вздох вырвался из груди Леоны, она опустила голову и задумалась.

— Ну, полно! — проговорила тихо Камилла, целуя ее. Леона выпрямилась, огонь сверкал в ее глазах.

— Ты права, — отвечала она твердым голосом, — выслушай же мою исповедь до конца. Мне было семнадцать лет, когда мой отец внезапно взял меня из монастыря под предлогом, что мое образование закончено и для меня настало время вступить в свет.

Через два дня после моего приезда в замок отец дал бал, куда была приглашена вся знать провинции. Барон де Гриньи тоже был на этом балу. Сестра сказала ему о моем выходе из монастыря, и он поспешил ответить согласием на присланное ему приглашение, как и всем вообще местным дворянам, принадлежавшим к обычным посетителям замка.

Танцуя со мною, барон объявил мне о своем намерении немедленно просить у моего отца моей руки. Я стала отговаривать его от такой поспешности, ничем в сущности не мотивированной, но барон печально покачал головой и отвечал мне:

— Дорогая Леона, я понимаю, насколько эта поспешность кажется вам несвоевременной, потому что вы только что вернулись в свою семью, но, сам не знаю почему, у меня являются мрачные предчувствия и я просто дрожу от страха за наше счастье. В обществе ходят слухи… впрочем, вам совершенно бесполезно их знать. Словом я думаю, что мне даже необходимо предупредить события и поторопиться с предложением.

— Что хотите вы этим сказать? — воскликнула я с беспокойством, вызванным странным тоном его слов. — Я не понимаю вас, объясните мне Бога ради!

— Не настаивайте, умоляю вас.