— А мне будет почти жаль, если это не обманка, — сказал он.

Фрэнк Стэплтон в упор посмотрел на него.

— Не поверю, что вы говорите серьезно, Тэтчер.

— Разве не было бы восхитительной иронии в том, профессор Стэплтон, что мы в нашей страсти осветить каждый уголок земли из-за первобытного страха темноты в конце концов открыли ящик Пандоры и нас всех ураганным ветром сдуло бы с этой планеты?

— Да, иронии хоть отбавляй, — процедил сквозь зубы Стэплтон. — Вот только что в этом восхитительного, Тэтчер?

— Что ж, профессор Стэплтон, если с этой планеты исчезнут люди, хотя бы у кого-то останется шанс тут выжить. Но я, конечно, осознаю, что речь идет о каком-то обмане. Вероятность того, что на таком крошечном, изолированном островке могло быть обнаружено нечто более опасное, чем наш с вами вид, почти нулевая. Но если такое действительно произошло, я полагаю, что это повод для праздника.

Шэрон посмотрела на своего босса с гневом и восторгом — такая смесь чувств была характерна для всех ассистентов Тэтчера Редмонда.

— С какой стати, доктор Редмонд? — спросила она.

Стэплтон поежился.

— Прошу вас, ради всего святого, не дразните его!

— Разумная жизнь — это раковая опухоль окружающей среды, Шэрон, — ответил ассистентке Тэтчер. — Переиначивая природу, люди сотворили новые вирусы, болезни, лекарственно-устойчивые бактерии и другие ужасы, которых никогда не было в природе. После того как на протяжении столетий человек занимался одомашниванием растений и животных, генетическая инженерия теперь саботирует сам код жизни, соединяет между собой эволюционные электрические провода, которым миллиарды лет, — и все ради того, чтобы спровоцировать и приблизить генетическую катастрофу, которая прокатится по биосфере, словно молекулярная чума.

— Весьма драматично, Тэтчер, — кивнул Стэплтон, с любопытством глядя на своего визави. — Но пессимистично до крайности. Ее ли вы верите в такое, как же вы просыпаетесь по утрам? И если на то пошло, как с такими вот мыслями открывают по утрам глаза ваши студенты?

Тэтчер покраснел и заговорил громче, обращаясь теперь не только к Стэплтону, а ко всем присутствующим:

— Мы ввели гены медузы мышам, чтобы мыши в темноте излучали зеленый свет. Мы манипулировали с хокс-генами, добиваясь, чтобы у домашней мухи выросло сто лапок, а у сороконожки — шесть. Мы вводили гены насекомых в растения, гены растений — животным. На земле нет практически ничего такого, чем бы человек не пользовался, и ничего такого, что бы он ни пытался «улучшить» при любой возможности. А то, что осталось, мы выбрасываем за ненадобностью. Глобальное потепление, загрязнение окружающей среды — это всего лишь предвестники грядущей экологической катастрофы. До конца столетия — если, конечно, мы сами себя сначала не уничтожим и даже если уничтожим — мы, по всей видимости, вобьем последний гвоздь в крышку гроба матушки-земли. Если бы люди занимались только тем, что сами себя истребляли, изгоняли из биосферы, — это еще ладно, мы получили бы то, что заслужили, как прочие отвратительные виды до нас. Но в руках рационально мыслящей обезьяны жизнь на земле, в ее морях точно так же подвергнется массовому истреблению под воздействием наноинженерного вируса или генетического вмешательства. Сначала катастрофа прокатится по основным видам, а потом одна за другой рухнут все экосистемы. Все многоклеточные организмы могут исчезнуть, при том что одноклеточные будут вынуждены встать к чертежным доскам и примутся заново изобретать то, что человечество в итоге так жестоко саботировало.