Если вы называете крайностями это, профессор Стэплтон, то я с вами согласен. И если вы упрекаете в крайностях меня, что ж — пусть будет так. Человек — это экстремальная биологическая угроза. И ради жизни на планете я готов гостеприимно встретить любого достойного противника.
Послышались жидкие аплодисменты.
— Слушайте, я такой же энвайронменталист, как любой другой, лишь бы этот любой другой был не вы, Тэтчер, но вам не кажется, что вы уж слишком сильно впадаете в безнадежность? — Стэплтон вопросительно выгнул дугой одну бровь.
Тэтчер перевел взгляд на зеленый контейнер «Тапервер» с ланчем Стэплтона.
— Скажите, пожалуйста, что вы сейчас едите, профессор Стэплтон?
Стэплтон прожевал еду и промокнул губы салфеткой.
— Телячьи мозги с яичницей. Я попробовал это блюдо в Париже, когда служил в армии. Моя жена иногда готовит мне это лакомство.
Он подцепил вилкой очередной кусочек.
— Понятно.
— Я на пресвитерианской диете.
Тэтчер покачал головой.
— И вы подсели на одну из этих квакерских диет.
— Слушайте, я сбросил двенадцать фунтов. Вам бы тоже не помешало.
Стэплтон с явным удовольствием прожевал еще кусочек.
— Стало быть, вы в данный момент поедаете коровьи мозги.
— Если точнее — мозги теленка с манговым соусом, — ответил Стэплтон с набитым ртом.
— Наверняка вы слышали о коровьем бешенстве, доктор?
Стэплтон сглотнул и одарил Тэтчера убийственным взглядом.
— Допустим, вы правы, Тэтчер. Через двадцать лет — а именно таков средний срок развития болезни Крейтцфельда — Якоба — мы с вами оба в любом случае окажемся в доме для престарелых, — сказал Стэплтон. — Но я-то, по крайней мере, от души посмеюсь.
Он подмигнул и подцепил вилкой кусочек мозгов.
Некоторые зрители скривились и заворчали.
— Профессор Стэплтон, — чопорно изрек Тэтчер, — вы живая иллюстрация к главному тезису моей книги. По какому, извините, естественному сценарию мозги одомашненного, напичканного гормонами и откормленного сосисками, генетически модифицированного теленка стали частью диеты для вас, гомо сапиенс, организм которого эволюционирует уже пять миллионов лет?
Стэплтон покачал головой.
— Прелесть человеческого разума, Тэтчер, состоит в том, что мы не обязаны поступать так или иначе. Люди могут и не совершить всего того, что вы пророчите. Вы о такой вероятности не задумывались?
Тэтчер уставился в пространство. Он вдруг вспомнил о том, как улыбался его сын, бежавший к скользящей стеклянной двери, к бассейну. Он вспомнил, как толстое стекло давило на его ступню, когда он приоткрыл ее ногой…
— Это случится, потому что это может случиться, профессор. Это всего лишь дело времени. Вероятность проявляет себя точно так же, как японская игра пачинко: она всегда заканчивается тем, что шарик попадает в одну из лунок. Если бы речь шла только об одном из нас или о нескольких индивидуумах, тогда человеческие добродетели могли бы сыграть свою роль. Но нас миллиарды. Накопительный эффект нашей пресловутой «свободной воли» с течением времени делает ее неотличимой от инстинкта или предназначения. А поскольку наделенные свободной волей способны на все, они со временем и совершат все, какими бы разрушительными ни были их деяния. Боюсь, мой оптимистичный вывод таков: только упреждающий удар, вследствие которого разумная жизнь будет истреблена, сможет спасти биосферу, которую некогда угораздило подцепить вирус этой самой разумной жизни.
— Есть множество цивилизаций, которым удавалось жить в гармонии с окружающей средой на протяжении тысячелетий, Тэтчер. Как насчет американских индейцев или полинезийцев?
— Полинезийцы импортировали птичьи вирусы, и эти вирусы вдесятеро сокращали численность населения, куда бы их ни заносило, а коренные американцы совершенно случайно оказались на континенте как раз перед тем, как там исчезли самые крупные животные. |