|
На следующий день, 22 февраля, ветер с утра дул с ЮЮВ, но позже он перешел в западный шторм со скоростью 17 м/с. Барометр никогда еще за все время экспедиции не падал так низко; он показывал 723,6 мм. Крутила такая вьюга, что в трех шагах от судна невозможно было ничего разглядеть; будку с термометрами на льду в несколько минут занесло снегом, отсчитать показания приборов стало невозможно. Внизу, в кают-компании, тоже было не особенно уютно: тяги не было, и мы тщетно пытались растопить печку; в конце концов пришлось залить огонь, чтобы не задохнуться от дыма. В воскресенье вечером непогода унялась, но в понедельник и вторник задул свежий ветер со снегом и метелью при 28 °C мороза. Только в среду днем погода по-настоящему прояснилась, и скорость ветра упала до 6 м. Тогда, наконец, и мы и собаки смогли сойти на лед и немного поразмяться. Собаки хотели было выбраться на воздух еще утром, но даже они нашли, что погода отвратительная, и опять забились в конуры. Таких скверных дней случалось немало, и не только зимой, но и летом; обычно непогода длилась не больше одного дня и не влекла за собой больших неприятностей. Напротив, мы не без удовольствия приветствовали ненастье, в особенности если оно сопровождалось свежим ветром, который быстро гнал лед на запад. Наш дрейф и все, что было связано с ним, интересовало нас, конечно, больше всего. Поэтому настроение бывало часто гораздо лучше в ненастье, чем в ясные, светлые дни со слабым ветерком или полным затишьем и лучистым северным сиянием по ночам. Вообще говоря, дрейфом, особенно в январе и в первую неделю февраля, мы были вполне довольны. За этот промежуток времени судно прошло с 48° до 25° долготы; широта оставалась примерно 84°50 . Лучше всего продвигались с 28 января по 3 февраля, когда непрерывно дул крепкий попутный ветер с востока, усилившийся в воскресенье, 2 февраля, до 18–21,6 м/с, а при шквалах – еще больше. Это была единственная настоящая буря за все путешествие. В субботу, 1 февраля, прошли меридиан Вардё, и по этому случаю устроили вечером маленький пир. 15 февраля находились под 84°20 северной широты и 23°28 восточной долготы, а потом нас снова отнесло на порядочное расстояние назад. 29 февраля оказались под 27° восточной долготы. После этого нас стало медленно нести на запад и несколько быстрее на юг, так что 16 мая очутились под 83°45 северной широты и 12°50 восточной долготы. Дрейф служил поводом для многочисленных пари, в особенности, когда дело шло хорошо и настроение, следовательно, поднималось. Как-то раз в конце января, когда лаг показывал, что «Фрам» довольно быстро движется вперед в желательном направлении, Хенриксен, возвысив голос, заявил: «Я с вами еще ни разу не держал пари, капитан; давайте поспорим, как далеко мы ушли к югу». – «Ну, что же», – ответил я, и мы поспорили на порцию семги. Я утверждал, что мы никак не южнее 84°40 – самое большее – между 40 и 41 . Хенриксен стоял на том, что мы находимся между 36 – 37 . Скотт-Хансен произвел наблюдение, и по точному астрономическому определению выяснилось, Хенриксен проиграл: широта была 84°40,2 . С тех пор, как нас покинули последние залетные птицы, и до 28 февраля мы нигде не видели ни одного живого существа. Во время многочисленных лыжных блужданий по льду ни разу не наткнулись даже на медвежьи следы. Но 28 февраля в шесть часов утра в каюту ворвался Петтерсен с вестью, что неподалеку от корабля видны два медведя. Я поспешил на палубу, но было еще так темно, что никак не удавалось ничего разглядеть, хотя Петтерсен указывал куда-то пальцем. Наконец, я увидел их: они медленно, вразвалку приближались к судну. Примерно в 150 м от «Фрама» медведи остановились. Я попробовал взять их на мушку, но было слишком темно, и, не рассчитывая на удачный выстрел, я решил подождать, не подойдут ли они поближе. |
