Они оба прыснули от смеха. В дверь постучали, и Француз сказал: «Войдите». Один из пиратов толкнул ногой дверь и вошел в каюту, неся перед собой на подносе большую супницу. Из нее поднимался горячий пар, разнося вкусный пряный запах. Пират накрыл на стол, предварительно застелив его белой скатертью. Из шкафчика он достал бутылку вина. Дона почувствовала, что она голодна. Пират удалился. Дона вдруг заметила, что хозяин корабля исподволь наблюдает за ней.

— Надеюсь, вы не откажетесь? — осведомился он.

Она кивнула, ощутив себя девчонкой, у которой читают мысли. Он принес вторую тарелку и ложку, достал из шкафчика еще один стакан и поставил на стол испеченный на французский манер с темно-коричневой корочкой хлеб.

Они молча съели суп, затем он разлил вино — оно было чистым, как слеза, холодным и не слишком приторным. Дону не покидало ощущение, что все происходящее уже было с ней однажды, да, да, да — это был сон… «Я уже делала все это однажды, — думала Дона. — Все это уже было». Она старалась уверить себя, что все происходит впервые, что сидящий рядом с ней человек не был ей прежде знаком. Но странное ощущение не проходило. На какое-то мгновение в ней шевельнулось беспокойство: дети уже должны были вернуться с пикника. Перед тем как Пруэ начнет укладывать их спать, они побегут к ней и не застанут ее дома… «Не беда, — отмахнулась Дона. — Ничего не случится». Она отпила глоток вина, разглядывая развешенные по стенам картины с изображением птиц и изредка поглядывая незаметно на капитана.

Покончив с трапезой, он снял с полки коробку с табаком, высыпал на ладонь часть содержимого и слегка встряхнул его. Табак был мелко нарезан, очень темный, коричневый и с таким знакомым запахом… Ну, конечно, она уже видела такую табачную коробку. Она вспомнила томик стихов с рисунком чайки, Уильяма, бегущего с поднятой рукой к деревьям за опушкой… Так вот оно что: этот Француз его господин, это он переезжает с места на место, это его жизнь — сплошные исчезновения. Она вскочила как ошпаренная.

— Боже правый!

— Что случилось? — изумился Француз.

— Это вы! Это вы оставили коробку с табаком в моей спальне и том Ронсара! Это вы спали в моей кровати?

Он широко улыбнулся, наслаждаясь ее смятением и испугом.

— Неужели я действительно оставил их там? — Он прикинулся озадаченным. — А я и позабыл. Какое упущение, какая беззаботность со стороны Уильяма…

— Так это из-за вас, — кипятилась Дона, — Уильям обосновался в Навроне. Ради вас он отослал всех слуг. Все эти месяцы, пока мы жили в Лондоне, вы жили в Навроне?

— Нет, — уточнил он. — Не постоянно. Только наездами, когда это входило в мои планы. А зимой, знаете ли, в бухте сыро. Зато как чудесно все менялось, когда я входил в вашу спальню. К тому же у меня было такое чувство, что вы не будете против. — Подкрепив свое утверждение выразительным взглядом, он продолжал: — Я советовался с вашим портретом — тем, что на стене. Много раз обращался к нему со словами: «Миледи! (Потому что я был смиренным и раболепным.) Не откажите в любезности страшно усталому Французу воспользоваться вашей постелью». И мне казалось, что вы изящно киваете в знак позволения, иногда даже улыбаетесь.

— Это было низко с вашей стороны, — перебила Дона. — Просто низко.

— Я знаю.

— Кроме того — опасно.

— В чем и заключалась вся прелесть.

— Догадайся я хоть на миг…

— То что?

— Я бы примчалась в Наврон.

— Ну и?

— Заперла бы дом, выгнала вашего Уильяма, установила контроль за имением.