— Может быть, речь идет о полковнике князе Гяуре?

— Точно угадываешь: Гяур! Князь Гяур! Никогда не встречал такого имени и такого князя, но он все-таки есть.

— Как же князь Гяур оказался на вашем постоялом дворе?

— Потому что его тоже сюда направили. Только уже из канцелярии коменданта Варшавы.

— Но почему он в Варшаве? Неужели и его пригласили к канцлеру?

— О канцлере не знаю. О себе знаю. Почему всех троих сюда, к Изааряну, направили? Как думаешь?

— Потому что у Изааряна остановился полковник Хмельницкий.

— Правильно. Вот он и ждет тебя внизу, в трактире… — не стал дальше уточнять Изаарян. — А князь Гяур поселился в том, правом крыле. Его слуга уже ускакал с поручением — разыскивает одну известную в городе француженку, мадам Оранж, которой Гяур должен передать письмо. Но если у него есть письмо к этой даме — все дальнейшие дни его в Варшаве пройдут, как сон юности, можете поверить старому армянскому еврею.

— Неужели он примчался из далекого Каменца только ради свидания с дамой? — Однако никто об этом не догадывается. Все считают, что это он по службе, — хитровато улыбнулся Изаарян. — Пока что юный полковник выпил кварту хорошего вина, приняв ее из рук лучшей моей служанки, и приказал не будить.

— Счастливый он человек. Но я уверен, что настоящая дама его сердца осталась в Каменце. Что-то здесь не то, господин Изаарян, что-то не сходится.

21

В город Кафу  Карадаг-бей прибыл под вечер. Смертельно уставший, запыленный, он въехал в ворота дворца коменданта крепости и, приказав появившемуся слуге немедленно вызвать хозяина, не раздеваясь, а лишь отстегнув саблю, забрел в бассейн, с огромным наслаждением подставляя пылающую голову под холодные, оживляющие струи небольшого фонтана.

Хотя он очень торопился в Тавриду, однако не было ни одного лимана, озерца или речки, в которые бы не окунулся. Степняки-татары из его разведывательного чамбула, привыкшие месяцами мириться с тем, что вода выдается лишь для питья и приготовления пищи, поражались почти детскому восторгу, с которым обычно сдержанный, грозный Карадаг-бей мчался к любому встречавшемуся на их пути водоему. А затем с удивлением наблюдали, как, погрузив лицо в воду, этот воин преодолевал большие расстояния и долго обходился без воздуха.

Точно так же сам Карадаг-бей поражался тому, что татары, живущие даже на берегах моря или перекопских лиманов, относятся к ним с совершеннейшим безразличием. Если в селе и были лодки, то хозяевами их оказывались местные турки или омусульманенные славяне.

Он никогда не слышал, чтобы кто-либо из татарских юношей мечтал стать мореплавателем. А все его намеки на то, что пора создать свой, крымский, флот и напомнить миру, что Таврический Татарстан — могучая морская держава, хан встречал благодушной ухмылкой: «Нельзя одновременно сидеть в лодке и в седле. Татарин, истинный татарин, — добавлял он, окидывая начальника охраны насмешливо-подозрительным взглядом, — рождается в седле и умирает в седле. Наши предки появились в этих краях не с моря».

Это упрямство хана оставалось для Карадаг-бея загадкой. Но все же он не терял надежды уговорить правителя создать татарский флот, а его, Карадаг-бея, назначить командующим.

Замечтавшись, он не сразу заметил появление Гадаяр-Керима. Увидев в бассейне громадного воина в европейском мундире, развалившегося на мокрых камнях под фонтаном и с блаженством подставлявшего рот под жиденькие родниковые струи, комендант крепости опешил.