Целый месяц ночами вязала, спицы тонюсенькие, как иголки… Жду тебя и вяжу, жду и вяжу…
Она смотрела на него с обожанием. Пухленькая, милая, преданная, простенькая. И что особенно важно — всепрощающая. В шкафу стопки наглаженного белья переложены мешочками с сушеной лавандой, на плите отличный ужин всегда ждет мужа. Иногда до самого утра. Жареным сладким перцем пропахла кухня, на стене — гирлянды лиловых луковиц и ядреного крупного чеснока. Нэнси хорошая хозяйка, вовсю Долли помогает. И отличная мать — в колыбельке сладко спит их дочка, чистенькая, сытая, розовая, как булочка в клубничной глазури.
Нэнси отошла, искоса посмотрела на свою работу — новый галстук, последний из целой серии «спецзаказа». Не очень-то ему подходили стандартные фасоны галстуков — словно удавки болтались на тонкой шее.
— Молодец, женушка, — одобрил обновку Фрэнк, глядя в зеркало огромного трюмо. — Отличная маскировка мелких недостатков великого Фрэнки — скрыт от завистливых глаз мощный кадык и нежная шея… — Он криво усмехнулся. — Кто сказал «мощный кадык»? Ша, господа. Взгляните получше. — Он согнул руки, напряг мускулы, демонстрируя боксерскую стойку. — Все наоборот: мощная шея и нежный кадык. Кто скажет, детка, что твой муж не богатырского телосложения? — Он покосился на свое отражение и, подмигнув себе, отвернулся. — Во всяком случае, драться я умею, и совсем неплохо.
— Мой муж — самый-самый! — Оглядев деловой костюм Фрэнка, Нэнси смахнула пушинку. — Эвансу ты понравишься.
— Кто тут кому нравится? Это шоу-бизнес, детка! Рынок! Посмотрим, что предложит этот малый за такой «товар», как я. — Ребрами ладоней Фрэнк пригладил и без того блестящий от бриолина косой пробор. — Задешево я не продамся.
— Матерь Божья и святые угодники! — Воздев глаза к низкому потолку, Нэнси быстро перекрестилась. — Сделайте так, чтобы все получилось так, как хочет Фрэнки!
— Да куда они денутся, угодники твои разжиревшие! От меня не отвертятся. — В дверях он обернулся, послал жене воздушный поцелуй, «сдув» его с ладони, и она просияла: верно, против такого никто не устоит.
— Рост… Ну, думаю, с натяжкой сто шестьдесят пять. Вес — пятьдесят пять. С галстуком. Угадал? — Прищурившись, сидящий в кресле за письменным столом человек рассматривал визитера. — Не смущайся, парень, садись. Я ж покупатель привередливый…
— Вы знаете, как я пою. Вы были на концерте Томми Дорси. Видели, как меня принимал зал. — Фрэнк продолжал стоять твердо и упрямо, как стоял на сцене — слегка расставив ноги и повернувшись чуть боком. — Этого недостаточно?
— О, да! Сумасшедший успех! Кажется, даже какая-то дама преподнесла цветы. Или букет предназначался Томми? — У Эванса было круглое румяное лицо состарившегося рождественского ангелочка. Если бы у него были крылья, то от них несло бы папиросным дымом, пропитавшим всю комнату. Он и сейчас дымил, говорил словно нехотя, сжимая в уголке губ окурок.
— Радио, пластинки, работа с Томми, — прищурившись, напомнил Фрэнк.
— Как твой предполагаемый агент, я изучил досье. — Эванс загасил остаток папиросы в переполненной пепельнице и запустил обе пятерни в копну вьющихся светлых волос. Помолчал, задумчиво почесывая голову. — Изучил и кое-что придумал…
— Я тоже кое-что узнал о вас. Дюк Эллингтон, Дин Мартин — ваши клиенты. Но все это… — Фрэнк с демонстративным унынием обвел глазами скромную обстановку комнаты, состоящую, помимо письменного стола, из жестяного, выкрашенного серой краской стеллажа, загруженного разлохмаченными папками, видавшего виды кожаного дивана и рогатой вешалки в углу с тремя зонтиками. |