— Мы говорим не о счастье, а о чужой воле распоряжаться юными жизнями. Я не скрываю, что протестую против всякого насилия.

— Мой друг, вы зашли слишком далеко. В таком случае и родители не должны распоряжаться судьбами своих детей.

— Родители? Но это совсем иное дело. Родители будут думать о своем чаде всю жизнь до гробовой доски, императрица же поиграет в занятные игрушки и просто их отбросит.

— Она безусловно обеспечит их будущность.

— Откупится от нее деньгами? Если бы все в жизни решалось так просто! Игра в куклы — вот как называется этот пресловутый институт. Игра в куклы, которой забавляется ее императорское величество, может быть, потому, что не сложилась ее собственная семейная жизнь.

— Полноте, Дидро, что вы говорите: императрица не одинока, и у нее есть сын.

— Меня не интересует институт фаворитов. А что касается сына, я не заметил и тени родственной привязанности в обращении императрицы с наследником.

— У великого князя не простой характер! И он очень напоминает собственного отца.

— Против такого преступления трудно возражать. По это не мое дело, и я не хочу, чтобы меня заставляли по подобным поводам высказывать мою личную точку зрения.

ПЕТЕРБУРГ

Дом Алексея Ржевского

Г. Р. Державин, А. А. Ржевский, Д. Г. Левицкий

— Простите мне мою бесцеремонность, господин Левицкой, но уж коли мы встречались и не раз у Львова, я взял на себя смелость обратиться к вам с вопросом.

— Что ж так официально, Гаврила Романович? Все мы здесь друзья и единомышленники. Во многом, во всяком случае.

— Благодарю вас. Сказывал мне Богданович, думаете вы над портретом нашей монархини и портретом необычным.

— Это верно. Думать думаю.

— Для какого-либо места присутственного, если не секрет?

— Никакого секрета. Задумал я сию композицию сам по себе, а если уж потом кому покажется, напишу как положено.

— Композицию, вы сказали?

— Да-с, скорее аллегорическую, чем собственно портретную. Плод размышлений наших общих: какой видится идеальная монархиня.

— Сам над сим размышляю. Что правда, ко двору не приближен, а все же посчастливилось — видел государыню, как вас вижу.

— Это где же?

— В Петровском графа Разумовского, что под Москвой, где ее императорское величество к въезду торжественному для коронационных торжеств готовилась. Я на карауле от своего полка Преображенского стоял.

— Давненько это было.

— А у меня все перед глазами стоит. Ее величество что ни день инкогнито в Москву ездила, а по вечерам прогуливаться выходила. С княгиней Дашковой, помнится. Обе росту невысокого. Государыня чаще в мундире Преображенского полка. Сразу видать, осанка царская, взор милостивый, снисходительный. Нам, караульным, однажды доброго вечера пожелала.

— Караульным? Вы, что же, на часах стояли?

— На часах и есть, как солдату положено. Офицером-то мне быть не довелось. И еще государыня спросила, знаем ли Москву. Мой товарищ не знал, а я отвечал, что знаю, хоть и не московский родом.

— С родителями живали?

— Только вам и признаюсь, Дмитрий Григорьевич, в такой бедности детство прошло, что и не дай Господи. Мы, как дворяне, по Казанской губернии приписаны, а чтоб меня учиться устроить — батюшка все о сухопутном шляхетном корпусе для меня мечтал — надо было в Москве в герольдмейстерской конторе бумаги выправить. Батюшка в первый раз меня повез, мне десятый год пошел. Денег лишь до Первопрестольной хватило, а за бумагами следовало в Петербург ехать.