— Как можно! Самое первое дело — Малый двор. Знаешь ведь, какую государыня в собственном семействе кашу заварила. Великая княгиня Наталья Алексеевна, вишь, ее не устроила. Оно верно, похожа была великая княгиня на свекровушку. Ни тебе туалетами заниматься, ни с кавалерами на балах махаться. Строгая. Гневливая. Все говорят, супруга не любила, а вертела им как хотела. Умирала трудно. Родами. Сказывала Мавра Саввишна, пятеро суток мучилась да и преставилась. Великий князь о сне и еде позабыл — так убивался. А государыня наша, не в обиду благодетельнице нашей будь сказано, чужой любви терпеть не может. Всех бы ей перессорить, всех бы лбами посшибать — первое удовольствие. Вот она, на сына поглядевши ему невесткины записочки и выложила.

— Зачем ей?

— Будто бы сына утешить.

— Хорошо утешение!

— Вот и вышло, что хорошо. Великий князь как прочитал, так от похорон супруги и отказался.

— Ты что? Участвовать в них отказался?

— Отказался. А государыня тут же о новом сватовстве захлопотала. Тем разом без особых смотрин. Невесту в Петербург очередную вызвала. Пятнадцатого апреля великую княгиню-родильницу погребли, двадцатого августа новую свадьбу играть будут.

— И про траур забыли?

— А государыня от него всех желающих освободила, великого князя в первую очередь. Да кабы и не освободила, кто бы его на веревке к гробу привел. Так и простояла покойница всеми забытая. Да и похоронили ее, как правительницу Анну Леопольдовну — в Благовещенской церкви Александро-Невской лавры. Для полного презрения.

— Это государыня умеет. И непременно напишет, чтоб прощаться приходили по желанию и без жадного озлобления. Слова-то эти она у покойной государыни императрицы позаимствовала. Да нам-то что — та ли великая княгиня, эта ли. Нам с ними детей не крестить.

— Твоя правда. Только вот что ты мне, друг любезный, скажи. Правда, нет ли, что Григорий Григорьевич наш в Коньково зачастил? Сразу скажу, не простое мое любопытство. Больно Архаров со своими агентами виться на дороге этой начал. Беды бы какой не случилось.

— Что ж, вправду наш Гриша от кузины нашей Катеньки Зиновьевой глаз отвесть не может. Мы уговорить пытались: не по-христиански выходит — как-никак близкая родня. Никакой Синод дозволения на брак не даст.

— Ах, оно так серьезно пошло!

— А ты думал? Спит и видит наш Григорий Григорьевич свадьбу сыграть. Одна препона — тетушка. Она позволения нипочем не даст. Нрав крутой. Зиновьевский. Того боимся, что сыграет Гриша свадьбу уходом. Тогда ведь и от императрицы всего ждать можно.

— Ей-то что за дело? Разве по старой обиде?

— Может, и так. Помнит она Гришу. Сам ведь виноват, что врозь разошлись.

— Что прошлое ворошить.

— Анна Степановна Протасова сказывала, что ни день, колкость какую в Гришин адрес отпустить изволит.

— Значит, крепко заноза засела.

— О том и речь. И будто сердце у него куриное, а голова баранья. Или того лучше: добр да глуп.

— Скажи ты ему, Алексей Григорьевич, про Коньково, пусть поостережется.

— Скажу. Спасибо тебе, Василий Иванович. В ложе-то когда собранию быть?

— На той неделе непременно. Да я сказать тебе пришлю.

МОСКВА

Нескучный дворец

А. Г. Орлов, И. Г. Орлов

— Вот и сыграли свадебку! Вот и слава тебе, Господи, обошлось — зря только волновались.

— Да ведь кто бы думал, старинушка, что государыня после стольких-то лет так вскинется. Со мной говорила, не так грозна была, как еле говорить могла — слезами давилась.