— Ты, Алеша? А все тебя ждал. К Катеньке пойдем. Давненько не видались. Скучала она по тебе. Слова хорошие говорила.

— Может, тут присядем, братец. Поговорим.

— Чего же тут, на проходе-то. Мы к Катеньке пойдем. Вот только запамятовал я, где покои-то графинюшкины. Экой бестолковый! Сюда ли, туда ли?

— Не беспокой себя, Гриша. Филимон все что надо сделает. Все найдет.

— Найдет, говоришь. Не найдет, Алеша. Господи, что же это я! Катенька-то наша, графинюшка… Слыхал, братец, не вернулась. Не захотела. Как просил Христом Богом, не оставляла бы меня одного. Улыбнулась так еле-еле, головкой покачала, и нет ее. Нету, братец. Один я, как перст.

— Какие слова-то тебе, братец, сказать?

— Нету таких слов, Алеша, и быть не может. Ушла Катенька.

— Братец, чем так душу-то себе бередить, может, поехал бы ко мне в Остров. Или к нашему Владимиру Григорьевичу в Отрадное. К нему-то подале, а ко мне рукой подать. Мы бы и расставаться с тобой не стали, помнишь, как в Кенигсберге. Плохо ли?

— Нет уж, здесь, останусь. С ней, с голубкой моей. Слышь, фортепианы отозвались. Не она ли, не Катерина Николаевна ли?

МОСКВА

Дворец В. Г. Орлова

И. Г. Орлов, В. Г. Орлов, А. Г. Орлов

— Был, старинушка, у Гриши?

— Был. Вчерась, сразу по приезде, и сегодня с раннего утра.

— Как нашел его? Тебе виднее, мы-то с Владимиром Григорьевичем чуть не каждый день его видим.

— Обмануть бы себя хотелось, да что уж — плох наш богатырь. Совсем плох.

— То, что в разуме помутился, лекари говорят и пройти может, успокоиться. Время нужно.

— Не о том я, Владимир, что бредит. Оно и впрямь, случается, проходит. Другое — сдавать Гриша начал.

— Постарел, на твой глаз?

— Ему до пятидесяти уж совсем недалеко, известно, не молодость. Только он вроде как от жизни отвернулся. В себя глядеть стал. Как древний старец какой. Узнал он меня сразу. Про графинюшку рассказывать стал. Заплакал. А потом как отрезало: не видит, не слышит, интересу ни к чему не имеет. Долго я с ним просидел, по саду походил. Вдруг он на меня ясно-ясно так поглядел: «Не трать на меня сил, старинушка. Не стану я без Кати жить. Бог не приберет, сам уйду. Не стану муку такую терпеть». У меня сердце зашлось. А он пошел так по аллее — не оглянулся. Я было за ним, а он все шагу прибавляет, видно, сердится.

— Может, со временем обойдется. Лейб-медика бы позвать.

— Да ты что, Владимир Григорьевич, в себе ли? Не о том речь, что от Роджерсона всегда-то проку мало было. Зачем дворцу такую радость дарить? Наша Анна Степановна и так передавала, больно государыня Гришей интересовалась. Как весть о кончине графинюшки дошла, чуть в ладони не захлопала. Как же это, мол, наш красавец любви своей лишился. Чего же это гнилое деревце себе согнул?

— Полно, Алеша, когда все было. Поди, уж быльем поросло. С чего государыне Грише зла желать.

— Зря споришь, Владимир Григорьевич. Брата не слушаешь, старинушку вашего послушай. Какие там чувства были, одному Господу Богу известно, а ревность — она, братец, два века живет.

— Так ведь не пустует государынина постеля.

— Не пустует, да и память не стареет. Хоть государыня сама в те поры Грише ашпит дала, только сам наш Григорий Григорьевич в апшиде том не без вины был. Слухи пошли, что кузиной заинтересовался, к государыне поравнодушней стал.

— Побойся Бога, старинушка, Катеньке-то тогда сколько лет было — былиночка малая.