— А что ж думаешь, Григорий Григорьевич к былиночке приглядываться стал, а государыня и не заметила? Когда со мной об апшиде договаривалась, видал бы, все лицо в алых пятнах, руки так и летают, глаза блестят — то ли от неудовольствия, то ли от слезы непрошеной.

— Сама же за Васильчиковым потянулась.

— Кто спорит, да ведь баба бабе рознь. Иной одного мужика на всю жизнь с лихвой хватает. А другая — с одним в любви пребывает, а с десятью на стороне махается. И хочешь знать, ни одного не упустит, всех разом сторожит.

— Пусть так, да ведь Гриша как согласия добивался. Обманом его из Петербурга выманила, обманом в Ревель заслала.

— Что ж скажешь, за ним не следила?

— Что ни говори, свадьбу чин чинарем справила. Сама невесту убирала. На подарки денег не жалела.

— Тут уж жалеть нельзя было — каждым рублем Грише доказывала, сколько потерял, чего лишился.

— Катеньке портрет свой богатейший в бриллиантах дала.

— А не выдержала. За ради Бога меня просила Грише сказать, чтоб немедля из России выезжал. То ли за себя поручиться не могла, то ли горечь задушила. Ты-то что молчишь, Алеша? Не хуже моего государыню знаешь, а может, получше Гришиного.

— Мое дело особое. Тут для нее одна моя вина.

— А была и ее?

— Врать не хочу: не было. Как пришел, так ушел. Грише дорогу переходить не стал. Ему-то она дорога была, а мне…

— Ладно, чего исповедь задним числом держать. О другом я подумал, Алексей Григорьевич. Не пора ли тебе семейством обзавестись? Тоже не мальчик, не век же тебе с чужими женами махаться. Надо бы свою боярыню в дому иметь, деток завести.

— А ведь и впрямь, братец, сколько тебе казаковать в чистом поле. Не поискать ли нам тебе парочку?

— Нужды нет. Есть одна на примете. Пожалуй, если уж семейством обзаводиться, только с ней.

— Выходит, братец, давно думаешь, а с нами словечком не обмолвишься.

— Чего раньше времени впустую воду молоть, не обессудьте.

— Дело твое, да и для нас, сам знаешь, не чужое. Может, раскроешь секрет-то.

— Отчего не раскрыть. Так болезнь Гришина душу растревожила, что уж таиться охоты нет. Дочка Лопухина Николая Александровича.

— Погоди, погоди, Алексей Григорьевич, это выходит родная племянница пассии твоей Екатерины Алексеевны Демидовой? И супруга Николая Александровича, и она из одного семейства Жеребцовых, сестры родные.

— Выходит, так.

— А тетка как же?

— Никак, Трудно ли с замужней дамой махаться перестать.

— Обидно ведь ей будет. Как бы зла какого невесте не сделала — всяко бывает.

— Не сделает. Племянницу больно любит.

— О приданом не спрашиваю: тебе своего хватит.

— Почему же, и с приданым все как положено. Оно верно, богатства не такие, как у мужниной родни Екатерины Алексеевны. Да такие не сыщутся в России-то. А все не бесприданница.

— Невеста, поди, собой хороша?

— Да не то в ней мне дорого. Авдотья Николаевна моя Вся в мать пошла — веселая, добрая, домовитая. Одна беда — ни единой церковной службы не пропускает. Как ее, случается, ни бранят, глаза в пол уступит, зардеется вся, а на своем стоит: пойду да пойду.

— Да что там хороша — разоденешь, как положено, каменьями усыпешь, так никто при дворе глаз не оторвет.

— А вот этому не бывать!

— Чему, Алексей Григорьевич? Чего всполошился-то?

— При дворе Авдотье Николаевне не бывать! Самого меня там не увидят, а уж супруги моей и подавно.