Теперь на орловские деньги отстроился Юрьевский монастырь, там им и лежать. Чтоб до века монахи поминали, негасимый огонь у гробниц горел.

Пока дядюшка Владимир Григорьевич жив был, не хотела с ним спорить. Раз заикнулась, побагровел весь: не дам! После его кончины другое дело. Родные поговорили, в неудовольствие пришли. Настояла. У государя разрешения просила. Согласился — так лучше будет. Спросил, помочь не надо ли. Отказалась. Мое это служение папеньке — мне и заботиться.

Как бывает, папенька с двором поладить не сумел. После кончины государя Павла Петровича в Россию вернулись, ожил весь. Праздники в Москве да Нескучном устраивать стал. Перед Тильзитом на свои деньги земскую милицию устроил. Командовать стал.

Все равно не благоволил ему государь Александр Павлович. В Москву на коронацию приехал, папеньку видеть не хотел. Отрядов милицейских будто не заметил.

А хотелось папеньке при дворе быть. Очень хотелось. Не ради себя — ради меня. Все о женихах хлопотал. Место мне в жизни искал. Дядюшка Владимир Григорьевич один раз при мне сказал: ничего не выйдет, Алеша. Оставь, чтоб беды не накликать. Горько папеньке было. Себя переломил — с княгиней Дашковой объяснялся.

После папеньки все иначе пошло. В Петербург переехать пришлось. В 1817 году в камер-фрейлины пожаловали. При коронации государя Николая Павловича в кавалерственные дамы. Государыня императрица Александра Федоровна особое благоволение оказывала. С ней и по России и за границей путешествовать довелось.

Разве скажешь, что душа не лежит, что одна мысль в монастырь — в обитель уйти. В тишине да молитве дни проводить. Никто бы разрешения не дал. На богослужения государыня хотела, чтобы во дворцовую церковь ходить, да разве там молитва. Искушение одно. Лукавство.

В Казанском соборе проповедь отца Фотия первый раз услышала — будто небеса разверзлись. Он тогда сам сказал: возвысил вопль свой, яко трубу, против масонов, иллюминатов, методистов, Лабзина «Сионского вестника» — всех не перечислишь. Соблазнов во множестве было — всех изобличать стал.

Сразу всего не поймешь. Против Лабзина, а как же Новиков? Доброта его к людям великая. Авдотьино его рядом с нашей орловщиной. Дома крестьянам каменные поставил. Хлеб в закромах на неурожайные годы держал. Все раздавал. Деньгами отдать не могли, на общей пашне работали. Тогда до разговоров таких не дошло. Туго отцу Фотию пришлось — удалили его из Петербурга в самый что ни на есть захудалый Деревяницкий монастырь, в трех верстах от Новгорода, настоятелем.

Тогда-то и хотела сама постриг принять — не разрешил. Велел в миру оставаться. По делам церковным хлопотать. От двора не отдаляться. Трудно? И слышать не хотел. Мол, как обет послушания принять должно. Сам втайне ото всех вериги надел, постом себя укрощал.

Сначала немного делать удавалось. С новостями петербургскими к нему в монастырь приезжала, пожертвования на монастырь давала. Позже удалось митрополита Серафима умолить. Перевел в Сковородский монастырь с возведением в сан архимандрита, а там и в Петербург вернул. С обер-прокурором Синода князем Александром Голицыным в моем доме встречаться стал.

Одно дело при государе Александре Павловиче — государь всем наставлениям открытое сердце имел. Другое дело — государь Николай Павлович. Слушать учителя духовного слушал, в любое время принимал, а все поучения мимо ушей пропускал.

Тяжко было отцу Фотию. Очень тяжко. Метался. Истязал себя всенощными бдениями, постом. Спать ложиться в гробу стал. Государь ни на что внимания не обращал. Чуть не безумным его почитать начал. Меня остерегал: подолгу с ним говорю, приказам его подчиняюсь.

Теперь и отца духовного не стало. Помогла ему Юрьев монастырь обновить, отстроить.