– Ты… больше не любишь меня? – спросила она, почувствовав, как Женя отнимает ее руки от мокрых щек. – Женя, неужели ты больше меня не любишь?!

– Машенька, ну прости меня, – сказал он, и Марина затрепетала, услышав его ласковый, любимый голос, заглянув в его глаза – так давно знакомые, с этими тонкими серыми лучиками и рассеянным дальнозорким взглядом. – Прости, что я так грубо… Я не хотел тебя обидеть, но я должен был сказать: я больше так не могу. Наверное, я… не совсем разлюбил тебя, – торопливо сказал он, поймав ее молящий, устремленный на него взгляд. – Или не совсем успел полюбить… Все произошло так стремительно, ты же помнишь, так независимо от моей воли! А теперь… Я не знаю, Маша! Знаешь, что со мной недавно было?

– Что? – спросила она, хватаясь за призрачную возможность удержать его. – Что-нибудь случилось с тобой?

– Нет… То есть да. Это на днях было, да, дня три назад. Я экскурсию вел по парку, туристов сейчас мало, и день дождливый, одна группа всего была. Я шел по аллее, все шли за мной, я рассказывал – все как всегда. И вдруг… Я тебя увидел за поворотом, ты понимаешь? Ты стояла не двигаясь, и я почувствовал, как ты меня зовешь, манишь. Я так ясно тебя видел – подумал, случилось что-нибудь, раз ты пришла. И… я побежал к тебе, ты так сильно меня звала, что я не мог даже идти спокойно! Люди, наверное, подумали, что я сумасшедший…

Марина знала, о каком дне он говорит. Три дня назад она оставалась дома, и ей вдруг так невыносимо стало в одиночестве, так захотелось увидеть Женю, что слезы выступили у нее на глазах. Она тогда вскочила, прошлась по комнате, заставляя себя успокоиться.

«Ну что хорошего, если ты побежишь сейчас к нему, – уговаривала она себя. – Что он подумает и что ты ему скажешь? Будет неловко, экскурсоводши будут смотреть, как на ненормальную… Зачем тебе это?»

Но думала она о нем неотрывно, несмотря на все здравые доводы о том, что этот неожиданный порыв к нему – просто блажь, которой нельзя потакать. Она думала о нем, она хотела к нему, хотела его и звала…

– Я просто… Я ничего не делала, Женечка, поверь мне… – прошептала она. – Я просто тосковала по тебе, я же люблю тебя, вот и получилось так сильно…

– Да я и не упрекаю тебя, и вообще – я, признаться, не верю во все эти мистические штучки. Но… Я объяснил тебе, Маша. Мне нечего больше сказать.

Медленно, как во сне, она поднялась, пошла к двери. Она чувствовала его каждой клеточкой своего тела, она надеялась, что он остановит ее. Но Женя молчал, и дверь за нею бесшумно закрылась.

Только один раз она присела у какого-то родника в глубине оврага. Через этот овраг вела проселочная дорога, и Марина спустилась в него машинально, все так же бесцельно.

Вода была так холодна, что рука стыла в ней мгновенно, и, глядя на свою белеющую в воде руку, Марина хотела только одного: чтобы такое же спасительное онемение охватило ее всю…

Она не помнила, сколько просидела так, глядя на журчащую среди камешков воду. Но ей не хотелось уходить: вода успокаивала, утешала душу. Впервые за весь этот невыносимый день Марина могла думать если не спокойно, то хотя бы связно.

«Этого нельзя изменить, – думала она. – Этого нельзя изменить сейчас и нельзя будет изменить потом. Я не смогу стать другой, и он не вывернется наизнанку. Значит, так суждено – нам не суждено…»

Она вдруг вспомнила, как отец сказал ей однажды, глядя на догорающий закат: «Только время лечит, девочка моя дорогая, только время».