Стороны – а мой личный состав не выдержал и без команды полез из-под брони – внимательно рассматривали друг друга.

Реакция людей, в общем, не отличалась от нам современной. Девки и молодухи строили залётным мальчикам глазки, молодые парни ревниво косились на них и на нас, а подростки горящими глазами рассматривали наше оружие и боевые машины. Мужики постарше по спектру интересов больше относились к подросткам, разве что разделяя внимание ещё и по выправке да внешним видом. Особенно, когда я спрыгнул вниз, чтобы принять прессу и пожать руку тоже изнывающему от любопытства её хозяину. Интерес местных жителей стал ощущаться буквально физически.

– Здорово будем, товарищ лейтенант! Снетков, значит, Иван Агафонович, председатель буду «Красного пути».

– Лейтенант Суровов Александр Васильевич, командую данным подразделением.

– Держи свои газеты. С чем пожаловали, товарищ лейтенант? – От любопытства председатель, передавая мне пачку из десятка разномастных газет, не удержался.

– Собственно именно за газетами и заехали, узнать, что в мире творится. Пока задачу выполняли по лесам, одурели без печатного слова.

– Ух, молодцы какие, – между тем радостно заблажил деревенский интеллигент, горящими глазами рассматривая мои машины и бойцов на них, – уж вы-то, поди, покажете фашистам!

В известном месте всё сжалось как у рубящего прут на 36 миллиметров станка-гильотины. У меня во всяком случае. Надежды на лучшее не осталось, слова практически однозначно определяли период, в котором мы находились, – лето 1941 года, время перед немецкой оккупацией. «Закон бутерброда» – или же чья-то воля (что вероятнее) – действовал во всей красе.

Я огляделся по сторонам, стало жутко. Машину окружала все более и более увеличивающаяся толпа – густо стояли трупы, которые просто не знали об этом. Некоторые из них не доживут даже до следующего лета, многих за три года убьют каратели из немецких и куда более страшных, даже на их фоне, прибалтийских полицейских батальонов. Оставшихся ещё больше проредят голод и болезни оккупации, а потом по селу и прокатится фронт. В завершение среди доживших до освобождения пройдёт ещё и мобилизация, которая заберет всех пацанов, подросших под призывной возраст, и сумевших добраться до дома окруженцев постарше. Тех самых мальчишек, что сейчас с завистью рассматривают моих людей, оружие и боевые машины, многие из которых с фронтов последних лет войны не вернутся… Как бы, возможно, ни отличалась данная калька от оставшейся в моём прошлом, осознавать такой контакт с историей было реально страшно.

В этой связи первое, что требовалось сделать – это приступить к изучению газет и составлению планов наших дальнейших действий. Попадать в руки гитлеровских специалистов ни моим людям, ни технике решительно не стоило.

Однако для начала надо было разобраться с председателем и осмелевшими аборигенами, девы из числа которых уже начали попытки знакомиться с мальчиками.

– Как там дела на фронте, лейтенант? Скоро назад погоните фашиста? – Председатель изрядную часть оптимизма своего подчиненного, видимо, не разделял.

Врать ему не хотелось:

– Дела на фронте? Честно – не знаю. Отдельная задача, свежих данных из любых источников не имею. А те, что имею – секретные. Фашиста мы, конечно, погоним, но с эвакуацией всё же не затягивайте. Задница на фронте, если откровенно. Это всё, что я могу вам сказать.

Председатель нахмурился, счетовод тоже растерял свой выдающийся энтузиазм. Заминка пришлась как раз к месту, чтобы ей воспользоваться и закруглить наш разговор, пока кто-то из сельчан чего не заподозрил.