|
А люди это ненадежные, многие связываются со всякими американскими джойнтами – фирмами для камуфляжа индустриальными, а по сути -диверсионно-шпионскими. В случае международных осложнений евреи станут опасны, как были опасны в начале войны немцы Поволжья. Поэтому с ними нужно поступить, как с теми немцами. Весной, когда откроется навигация на Енисее, в Норильск начнут прибывать на поселение евреи со своими семьями. Всего Норильску приказано принять десять тысяч москвичей из Арбатского района столицы. Новых поселенцев велено встретить со всей гуманностью, трудоустроить, обеспечить жильем. Жилье готовое – квартиры наших ссыльных, их самих с началом навигации разбросаем по побережью Ледовитого океана. А работу приезжающим подберем. Норильск после вывоза ссыльных будет нуждаться в рабочих руках.
Вскоре после известия о заседании в политотделе ко мне пришел мой друг Виктор Красовский. – Не хочется жить, – сказал он. – Знать, что тобой командует чья-то злая воля, что непрерывно, безостановочно, с дьявольским тщанием тебе без всякой твоей вины стремятся причинить все новые муки и унижения!.. Какой-то политический садизм! А теперь эта высылка на океан. Сколько можно терпеть? Лично я не собираюсь! – У тебя есть другой выход, кроме высылки на океан? – Есть! Сейчас покажу тебе. – Он вынул из бумажника какой-то порошочек, завернутый в десяток бумажек. – Действует мгновенно. Когда за мной придут, я этот порошочек в рот – и пусть сами выносят меня ногами в дверь. Хочешь, я и тебе достану такой? – Нет, – сказал я. – Жизнь, конечно, превратится в жалкое существование. Но, видишь ли, я поставил перед собой важную жизненную задачу. Я на тридцать один год моложе Усатого. И я не отравлен черной злобой, как он, не затравлен вечным страхом преследования. Неплохая фора, не правда ли? Так вот – я выберу эту фору до дна, до капельки, до крупинки. Я хочу поплакать на похоронах Отца и Благодетеля всех народов, сказать ему на прощание: «Спасибо за счастливую юность, за всю мою радостную жизнь!» – а потом прожить еще ровно тридцать один год, больше – не возражаю, а меньше – не приму. Вот такая у меня цель, твои порошки ей не корреспондируют, применяя твое любимое выражение. Я свою программу выполнил – пережил Сталина с перебором против 31 года, но не протестую. А Виктор ошибся, считая, что жизни ему уже не будет. Ему еще предстояло воротиться в Москву, стать доктором наук и профессором и около семнадцати лет пробыть референтом А.Н. Косыгина по экономическим вопросам – одним из того десятка людей, которых тогда называли мозговым трестом страны. Чем не жизнь? На наших отношениях с Галей зловещие слухи о новых арестах, выселениях и переселениях сказались весьма своеобразно. Начавшаяся совместная жизнь безоблачностью не радовала. Мы как-то отправились в кино, шла трофейная картина «Судьба солдата в Америке» – полугангстерский фильм, полунациональная трагедия, хорошо поставленная, с хорошими актерами. Одна из героинь, со странным именем, – кажется, Памела, – горько жалуется, что беззаветно служила любимому, а тот и не подумал формально назвать ее женой. Галя расплакалась. – Крепко ты переживаешь за других, – сказал я. – Не ожидал, что на тебя так подействуют чужие горести. – Я переживаю за себя, а не за других, – отрезала она. – У меня точно такая же жизнь, как у той Памелы. Очень жаль, что ты этого не понимаешь. – Уж не хочешь ли ты выйти за меня замуж? Вот был бы повод Кузнецову произносить новые речи, испепеляющие своим идеологическим накалом. Я смеялся. Не было в нашем глупом житейском мирке ничего более глупого и опасного, чем выйти замуж за меня. Она начала сердиться. – Напрасно смеешься. Я именно хочу замужества с тобой. Я продолжал смеяться. |
