– Совершенно верно, – прервал я ее. – Распаковывай чемодан.

По случаю ее водворения ко мне самодельный электронный проигрыватель полночи не умолкал, я только следил, чтобы музыка шла негромкая – соседи иногда придирались. Галя то успокаивалась, то снова нервничала – надо было искать новую работу. Правда, норильской прописки ее не лишили, это облегчало поиск. Служба вскоре нашлась – бухгалтерия. По моему глубочайшему убеждению, подкрепленному дальнейшим многолетним опытом жизни с ней, изо всех видов деятельности, какие можно вообразить себе, меньше всего ей могло подойти счетоводство. Никогда не встречал человека, который так бы ошибался в подсчетах, как она, и часто с ужасом вспоминал, что в поисках новой работы она задумывалась, не стать ли кассиром в кинотеатре или магазине. Даже теперь, когда Галя немного примирилась с цифирью, убежден, что ее одномесячного кассирного труда вполне хватило бы для магазина, чтобы начисто прогореть, а для ревизоров – чтобы впадать в обалдение при проверке того, что у нас называлось «сальдо с бульбой».

Неутомимым товарищам, которым велено штатно «бдеть», не составило труда дознаться, что ни исключение из списка гостиничных жильцов, ни увольнение с работы не воротило заблудшую душу на идейный путь. Поискали средства иного сорта – заменили кнут пряником. Сам Платон Иванович Кузнецов, начальник политотдела, вызвал Галю на собеседование. У Кузнецова сидел и его помощник по комсомолу – тот же Юрка Дроздов. Галя вечером, вытирая неудержимо набегающие слезы, так обрисовала мне свое недостойное поведение в высоком кабинете:

– Он спросил, понимаю ли, что поступила нехорошо, связавшись с тобой. Я сказала, что понимаю, но ничего поделать не могу. Он сказал, что после такого строгого предупреждения, как исключение из комсомола, от меня ждали разрыва с тобой, а вместо этого я вызывающе переехала к тебе на житье. Все их надежды обмануты, так он сказал. Я ответила – а что было делать? Я воротилась из поездки, в гостинице мне отказали, потребовали, чтобы я забрала свои вещи. Была ночь, не на улице же оставаться с чемоданом. У меня нет знакомых, у которых я бы могла поселиться. Вот я и пошла к тебе. Платон Иванович долго смотрел на меня, потом спросил: «Только ли это было причиной того, что ты поехала к нему? Не обманываешь?» Я ответила: не обманываю, эта причина. Он переглянулся с Дроздовым и сказал, что в Норильске жуткий жилищный кризис, многие офицеры с семьями давно ждут очереди на комнаты, а пока сидят на чемоданах, где удастся. Но меня надо спасать, и он пойдет на самые крайние меры, чтобы не дать мне погибнуть. После этого он подошел к сейфу и вынул две бумажки. Одну протянул мне и сказал: «Цени, Галина. На весь политотдел дали два ордера на две комнаты. Одному из наших офицеров придется еще победовать до сдачи следующего дома. Бери ордер на хорошую комнату в Горстрое и немедленно переезжай!»

Галя еще сильнее заплакала, а я смеялся. Я догадывался, чем кончилась беседа с грозным Платоном Кузнецовым.

– Где же ордер на роскошную самостоятельную комнату, Галка?

– Я не взяла его. Я сказала, что не нужно мне самостоятельных комнат и что никуда от тебя не уйду. И еще придумала, что беременная, чтобы они отстали.

– А они что – Платон с Юркой?

– Юра смотрел на меня такими глазами – ужас! А Платон Иваныч бросил ордер в сейф и сказал: «Да, тебя уже не вызволить. Ты конченая!» И я убежала из политотдела. Ты не сердишься, Сережа?

– Сержусь! – сказал я весело. – И даже очень. Ну что бы стоило взять тот ордер, поблагодарить за отеческую заботу и переехать в роскошную комнату в квартире со всеми удобствами. Со всеми удобствами, Галка, а у нас никаких! Голова кружится – такая перспектива! А спустя месяц я переехал бы к тебе, и ты объяснила бы Платону, что он тебе друг и даже отец родной, но любовь дороже, долго крепилась, но не выдержала – сердце не камень.