Комсомольский вождь понял, что идейное слово отскакивает от Гали, как сухая горошина от стены.

– Тебя не исправить, Галина. Будем принимать оргмеры.

О том, как принимались оргмеры, мне рассказала сама Галя, прибежавшая – вся в слезах – ко мне после персонального дела, а также наш общий друг Наташа Варшавская, присутствовавшая на разборе. На открытом комсомольском собрании докладчик обрисовал черными линиями моральное падение недавно столь активной комсомолки и поставил на попа жесткий вопрос: как быть? Галю вызвали на плаху, в смысле – трибуну, засыпали вопросами, требовали исправления и раскаяния. Галя сперва отбивалась, потом объявила, что даже если и раскается, то не исправится. Дороги на добрый путь ей нет, она себя уже неспособна переделать.

Наташа с восторгом мне говорила, что один из присутствующих на собрании – отнюдь не комсомольского вида мужчина в штатском – мрачно пробасил при общем безыдейном смехе: «Любовь зла, полюбишь и козла». И еще она рассказывала, что в одном-единственном случае Галя не защищалась, а ответила резко, и это тоже вызвало непристойное одобрение в зале.

Начальник отдела кадров, упитанный капитан из типичных «бдюков», задал с места строгий вопрос:

— Вас видели в театре с этим вашим другом из судимых. Почему вы были с ним, а не, скажем, со мной? Почему вы не пригласили меня пойти с вами в театр?

На это Галя ответила незамедлительно:

– Хотя бы потому, что вы не знаете, что мужчина приглашает женщину, а не женщина мужчину.

На голосование были поставлены два предложения: снять Галину Ленскую с поста комсомольского секретаря как виновную в морально-идейных проступках и исключить ее из рядов ленинского комсомола – по тем же причинам. За оба предложения проголосовали единодушно.

Галя плакала, повествуя о роковом комсомольском собрании. Будущее ей виделось в мрачном свете, укоры и обвинения, выслушанные на собрании, жгли. Я доказывал ей, что лишение комсомольского звания еще не самая страшная жизненная катастрофа. Меня когда-то тоже исключили из комсомола по причине идейных шатаний – ничего, перетерпел. И вообще, до нормального выхода из рядов по возрасту ей осталось ждать только три года – что такое три потерянных комсомольских года перед всей жизнью? Успокоившись, Галя сказала:

– А вообще хорошо, что меня выгнали из комсомола. Теперь не надо скрываться. Я как освобожденная. Больше мне ничего плохого не сделают.

Короткое время поверхность затягивала ряска обманчивого спокойствия. Галя улетела в Красноярск – сдавать зачеты за какой-то курс заочного педагогического института. Справившись со студенческими заботами, она прямо с аэродрома явилась ко мне. Поздно вечером я проводил ее в гостиницу. Ночью в дверь постучали. За дверью стояла она с чемоданом в руках – растерянная и заплаканная.

– Меня выгнали из гостиницы, – порадовала она меня. – И знаешь, на каком основании? Потому что уволили с работы, – так сказала администраторша. Теперь у меня нет иного выхода, кроме...

– Совершенно верно, – прервал я ее. – Распаковывай чемодан.

По случаю ее водворения ко мне самодельный электронный проигрыватель полночи не умолкал, я только следил, чтобы музыка шла негромкая – соседи иногда придирались. Галя то успокаивалась, то снова нервничала – надо было искать новую работу. Правда, норильской прописки ее не лишили, это облегчало поиск.