— Отец мой, — продолжала она, — вы должны заступить место наших родителей. Пусть будет эта темница храмом, этот камень алтарем. Вот мое кольцо, мы на коленях пред Богом и вами. Благословите нас и святые слова Евангелие пусть соединят навеки Этель Шумахер с ее Орденером Гульденлью.

Оба преклонили колени перед священником, смотревшим на них с умилением и жалостию.

— Дети мои, о чем вы просите?

— Святой отец, — сказала молодая девушка, — время дорого. Бог и смерть ждут нас.

Иногда встречаешь силу непреодолимую, волю, которой повинуешься беспрекословно, как будто в ней есть что-то сверхъестественное. Священник со вздохом возвел глаза к небу.

— Да простит мне Господь, если слабость моя преступна! Вы любите друг друга и вам недолго еще остается любить на земле, не думаю, чтобы я преступал свою власть, узаконяя вашу любовь.

Торжественный обряд совершился. Священник дал последнее благословение брачующимся, которых соединил навеки.

Лицо осужденного оживлено было горестной отрадой; можно было сказать, что теперь только стал он чувствовать горечь смерти, изведав блаженство бытия. Черты лица его подруги дышали простотой и величием; она была скромна, как юная девственница, и почти горделива как молодая супруга.

— Слушай, дорогой мой, — сказала она, — не правда ли, нам теперь легче умирать, так как на земле мы не могли соединиться? Знаешь ли, что я сделаю?.. Я стану у окна крепости, когда поведут тебя на эшафот: наши души вместе полетят на небо. Если меня не станет, прежде чем упадет роковая секира, я буду ждать тебя; обожаемый Орденер. Мы теперь супруги, сегодня вечером могила послужит нам брачным ложем.

Он прижал ее к своей взволнованной груди и мог лишь выговорить эти слова:

— Этель, ты моя, моя навеки!

— Дети мои, — сказал священник с умилением, — вам пора проститься.

— Увы!.. — вскричала Этель.

Но самообладание не оставило ее и она бросилась к ногам осужденного.

— Прощай, мой возлюбленный, ненаглядный Орденер. Благослови меня в последний раз.

Узник исполнил эту трогательную просьбу и обернулся проститься с почтенным Афанасием Мюндером.

Старик тоже стоял перед ним на коленях.

— Что это значит, отец мой? — воскликнул Орденер с изумлением.

Старик смотрел на него умиленным, растроганным взором.

— Я жду твоего благословение, сын мой.

— Да благословит вас Господь, да ниспошлет вам свою милость, которую вы призываете на ваших братьев, — ответил Орденер взволнованным торжественным голосом.

Вскоре последнее прости, последние поцелуи раздались под мрачными сводами темницы; вскоре крепкие запоры шумно задвинулись, и железная дверь разлучила юных супругов, готовившихся умереть, чтобы встретиться в вечности.

XLV

— Барон Ветгайн, полковник Мункгольмских стрелков, кто из солдат, сражавшихся под вашим начальством в ущельях Черного Столба, захватил в плен Гана Исландца? Назовите его трибуналу, так как ему надлежит получить тысячу королевских экю, назначенных за эту поимку.

С этими словами президент обратился к полковнику Мункгольмских стрелков. Судьи еще не разошлись, так как по древнему обычаю Норвегии, произнеся безапелляционный приговор, они не имели права оставить залу суда, прежде чем приговор не будет исполнен.

Перед трибуналом стоял великан, снова введенный в залу суда, с веревкой на шее.

Полковник, сидевший за столом секретаря, встал и поклонился суду и епископу, снова занявшему свое седалище.

— Господа судьи, Ган Исландец был взят в плен Ториком Бельфастом, вторым стрелком моего полка.