— Пусть же явится он за наградой, — сказал президент.

Молодой солдат в мундире Мункгольмских стрелков вышел из толпы.

— Ты Торик Бельфаст? — спросил президент.

— Так точно, ваше сиятельство.

— Это ты захватил в плен, Ган Исландца?

— Я, с помощью Вельзевула, ваше сиятельство.

В эту минуту на стол трибунала положен был тяжелый мешок.

— Точно ли ты уверен, что этот человек знаменитый Ган Исландец? — спросил президент, указывая на закованного в кандалы великана.

— Мне больше знакома рожица красавицы Кэтти, чем Гана Исландца. Но клянусь святым Бельфегором, если Ган Исландец существует, так наверно под видом этого гигантского демона.

— Подойди, Торик Бельфаст, — сказал президент, — вот тысяча экю, обещанных главным синдиком.

Солдат поспешно подошел к трибуне, как вдруг чей-то голос послышался в толпе:

— Мункгольмский стрелок, не ты захватил Гана Исландца.

— Клянусь всеми чертями преисподней! — вскричал солдат, обернувшись. — У меня всего достояние — трубка и минута, в которую говорю, но я обещаю десять тысяч золотых экю тому, кто, сказав это, докажет свою правоту.

Скрестив руки на груди, он самоуверенно поглядывал на толпу.

— Ну что же? Кто там говорил? Выходи.

— Я, — ответил какой-то малорослый субъект, продираясь сквозь толпу.

Он одет был в тростниковую рогожу и тюленью шкуру — костюм гренландцев — которая облегала его члены подобно конической кровли шалаша. Борода его была черна как смоль; такого же цвета густые волосы, закрывая рыжие брови, ниспадали на лицо, открытые части которого внушали отвращение. Рук его совсем не было видно.

— А! Так вот кто, — сказал солдат, покатываясь со смеху. — Ну, красавчик, кто же, по-твоему, захватил этого дьявольского великана?

Малорослый покачал головой и ответил с злобной усмешкой:

— Я!

В эту минуту барон Ветгайн узнал в нем то странное таинственное существо, которое известило его в Сконгене о приближении бунтовщиков; канцлер Алефельд — обитателя Арбарских развалин; а секретарь — оельмского поселянина, одетого в такую же рогожу и так верно указавшего ему убежища Гана Исландца. Однако они не могли сообщить друг другу своих первых впечатлений, которые вскоре были рассеяны разницею в одежде и чертах лица малорослого.

— Так это ты! — иронически заметил солдат. — Если бы не твой костюм гренландского тюленя, по глазам, которыми ты просто ешь меня, я признал бы в тебе того уродливого карлика, который хотел было придраться ко мне в Спладгесте, дней пятнадцать тому назад, когда принесли труп рудокопа Жилля Стадта…

— Жилля Стадта! — перебил малорослый, вздрогнув.

— Да, Жилля Стадта, — беспечно продолжал солдат, — отвергнутого обожателя любовницы одного из моих товарищей, за которую он, как дурак, сложил свою буйную голову.

— Не было ли тогда в Спладгесте трупа одного из офицеров твоего полка? — глухо спросил малорослый.

— Вот именно. До смерти не забуду я этого дня. Я заболтался в Спладгесте и чуть не был разжалован, вернувшись в крепость. Там был труп капитана Диспольсена…

При этом имени секретарь поднялся с своего места.

— Эти люди истощают терпение трибунала. Мы просим господина председателя прекратить это бесполезное пререкательство.

— Клянусь честью моей Кэтти, я только и жду, — вскричал Торик Бельфаст, — чтобы ваше сиятельство присудили мне тысячу экю, обещанные за голову Гана, захваченного мною в плен.