– Лезь!

– Не могу, я связан!

– Подсадите его! – приказал капрал.

Его подняли вчетвером. Он упал на окровавленное лицо Марселино Ариаса и на холодную спину Максимо Ловатона.

– В Серро-де-Паско! – приказал капитан, открывая дверцу чтобы сесть с шофером.

– А мы, господин капитан?

– На следующем поедете.

– Да они только в Серро добрались, господин капитан! Мы не ели, не спали. Хоть кого возьмите! Холод собачий, господин капитан!

– А где же вы сядете?

– Да наверху!

– А труды?

– Им-то что?

Капитан посмотрел и увидел, как они устали.

– Ладно, садитесь.

Солдаты молча залезли наверх. Со снежных вершин дул ветер. Мелесьо Куэльяр услышал жужжанье другого мотора. Он увидел огни, кто-то затормозил. «Быть не может!» Нет, так оно и было: грузовик Ремихио Санчеса приехал из Серро-де-Паско за солдатами. «Останусь жив, этого Иуду ни в одно селенье не пустят!»

Словно читая его мысли, солдат пнул его ногой.

– Так и так помрешь.

– Человек родится, чтобы умереть. Все умирают, сеньор.

Солдаты пристроились на трупах. Наконец, машина тронулась.

– Есть хочется…

– Из-за этих Проаньо голодаем.

– Обещали мясо, сволочи! À где оно?

– Молчать! – крикнул сержант. – Проведем поверку.

– Пятидесятый!

– Здесь!

– Сорок девятый!

– Здесь!

– Сорок восьмой!

– На задании!

– Сорок седьмой!

– Ранен.

– Сорок шестой!

– В Серро! Тяжело ранен, увезли.

– Сорок пятый!

– Увезли в госпиталь!

– Сорок четвертый!

– Увезли.

– Сорок третий!

– Здесь!

Через борт грузовика Мелесьо Куэльяр видел беззубую пасть ночи.

Глава тридцать шестая

О том, чем кончили лошади, которые некогда славились своею статью

Солдаты жгли в понедельник, во вторник и в среду.

Чинче, то, что осталось от Чинче, исчезло. Спасая что можно от огня и пряча где придется мертвых, общинники убегали в пещеры Карауаина и Юмпака. В четверг им пришлось выйти, их выгнал смрад. От Карауаина до Мурмуньи лежали цепью лошади, над ними, не веря себе, кружили стервятники. К вечеру птицы спустились и принялись клевать. С утра вышли пастушеские собаки, несколько сотен. Запах кружил им голову. Они знали, что мясо неприкосновенно, что пса, укравшего мясо, побивают камнями, и пускали слюну, трясясь от вожделения. Запах опьянял их. Они промаялись целый день, не смея приблизиться к тем, кто некогда был славою здешних всадников.

Брыкун упал сразу, с первой пули, а Флагу не повезло, и он долго катался рядом с Боровом – тем драчливым и храбрым конем, у которого были свиные глазки. Простофиля, тоже драчливый конь, хорошо скакавший через изгородь, умирал, навалившись на Травку, которая всегда знала, когда кто родился, когда кто болен, когда какая радость или праздник в семье Ханампа. Повыше била ногами Звездочка. Как плакали по ней Больярдо! Она была не лошадь, а член семьи и тоже все знала: когда сеять, когда собирать урожай, когда родится ребенок. Соловый, Беломордый и Перец, напротив, приносили один беды. Соловый вгонял в краску всех своих хозяев: он, как помещик, сердился ни за что, ни про что и начинал кусаться. Пришлось его охолостить! Бабочка пролетит, мышь пробежит, а он пугается. Своенравная смерть свела его с Рузвельтом, Пингвином, Плясуном и Дроком, такими смирными, что можно было оставлять их без привязи.