Что касается описанного выше случая, то, когда Гудини выяснил секреты предоставленного фирмой несгораемого шкафа, он тотчас объявил, что может выйти из любого сейфа в Лондоне.

После установки сейфа в театре Гудини приступил к работе. Он снял диск с внутренней стороны дверцы и убрал пружины, с которыми нельзя было справиться голыми руками, заменив их более слабыми. После обработки замок сейфа действовал безукоризненно. Гарри был нужен лишь специальный трезубец двухдюймовой длины, чтобы с его помощью свинтить диск и зацепить слабые пружины.

Такое устройство любой иллюзионист легко мог спрятать в руке или где-либо в другом месте на себе, но у Гудини для этого не было шансов. Лысый очкарик судейского обличья, который помогал осматривать сейф, был не кто иной, как упоминавшийся выше приятель Гудини Уилл Голдстон.

Устройство было спрятано под кольцом на пальце Голдстона.

Когда Гудини пожимал всем руки, Голдстон оказался последним. Во время рукопожатия он и передал Гудини необходимое тому устройство.

Для выхода из сейфа Гудини понадобилась одна минута, а все остальное время, пока зрители медленно сходили с ума от напряжения, он сидел на сцене позади экранов, спокойно читая книгу, заблаговременно припрятанную под ковром, и изредка поглядывая на публику сквозь щели в экране. Когда истерия в зале достигла высшей точки, он спрятал книгу, взъерошил волосы и вышел на сцену, симулируя изнурение.

Чтобы добиться сенсации, мало было знать устройство сейфа. Нужна была гениальность Гудини. Если бы его секрет стал известен, появились бы толпы иллюзионистов, вылезающих из сейфов, но кто сегодня может назвать хоть одного?

Весной 1904 года во время пребывания в Лондоне Гудини занемог. Его рубашка пропитывалась потом еще до начала представлений, требовавших достаточно серьезных физических усилий. Как обычно, он не обращал на недомогание никакого внимания, однако Бесс встревожилась. В конце концов ей удалось с помощью директора театра и друзей убедить Гарри, что у него жар, а вызванный врач объявил, что у него пневмония: либо он ляжет в постель, либо попросту умрет.

Гудини с неохотой повиновался. Он, должно быть, был очень слаб, потому что провалялся несколько дней, а едва начав поправляться, тут же уехал домой, в Америку, он хотел быть рядом со своей матушкой.

Гарри и Бесс покинули Англию в первых числах апреля. В автобиографических записках Гудини говорится, что он провел все лето 1904 года в Коннектикуте, в своем поместье под Стэмфордом. Возможно, несколько дней пробыл и в самом Стэмфорде.

Первым делом он пригласил к себе директоров эстрадных театров, разложил перед ними газетные вырезки о себе и рассказал им, как он выступал в Великобритании и Германии. Им это было интересно, кое-что они уже знали, так как Гарри посылал им вырезки из газет со статьями, описывающими его триумф за рубежом. Из Европы Гудини также прислал письмо в газету «Нью-Йорк драмэтик миррор», в котором перечислял ведущих европейских артистов и американцев, выступающих за рубежом. По стилю это письмо, опубликованное в газете в виде статьи, представляло собой смесь театрального жаргона и напыщенного «литературного» английского, тем не менее оно было содержательно и не выставляло выступления самого Гудини в каком-то особом свете.

В Америке крупные театры по-прежнему не предлагали Гудини гонораров, сравнимых с теми, какие он получал в Европе. То, что он делал на сцене, для американцев было в диковинку, и никто не мог сказать, пойдет ли в Штатах «европейская новинка». В чиновничьих кабинетах Гудини едва сдерживал себя. Возвращаясь домой, он давал волю своему гневу в присутствии Бесс. Успокоившись, Гарри телеграфировал Гарри Дэю, чтобы тот расторг их контракты, подписанные после его отъезда из Англии, и просил распланировать его выступления на обозримое будущее.