— Пятьдесят девять кубических футов — это как минимум, конечно же, — сказал Стивен, дорисовывая две карликовые фигурки на скамейке, и уточнил: — Это капитан Дандас, а это — я, уйма пространства, как видите. Но, естественно, когда колокол опустился, погрузившись на несколько саженей, вода поднялась, сжав воздух, из-за чего мы почувствовали небольшое давление на уши. Когда вода поднялась до скамейки, мы подняли ноги, вот так, — показал он, присев на диван, — и дернули трос, подавая сигнал, что нужна бочка.

Стивен нарисовал бочку с двумя отверстиями, пробками и кожаным шлангом, тянущимся к нижнему краю колокола, объясняя при этом, что не сохранил масштаб.

— Когда бочка опускается, в ней сжимается воздух, видите? Мы схватили шланг и сразу же подняли его над поверхностью — над водой в бочке, конечно же, сжатый воздух мощной струей устремился в колокол, и вода опустилась от скамейки к нижней кромке! Бочки опускались одна за одной, а наш дражайший колокол тоже опускался на глубину. Свет стал немного тусклее, но не настолько, чтобы нельзя было читать или писать. Мы взяли с собой свинцовые пластинки, на которых писали железным стилусом, наверх их отправляли с помощью веревки, а использованный воздух выпускался, чтобы всегда оставался свежим, через небольшой клапан на вершине. Нарисовать небольшой клапан?

В конце концов, Стивен опустил колокол на дно, и, сделав последнее усилие, миссис Филдинг спросила:

— Дно морское, матерь Божья: что же вы там нашли?

— Червей! — вскрикнул он. — Вот таких червей. Морских червей в огромном изобилии... Я сделал бесцеремонный шаг в зловонные вековые грязи. Но вряд ли побеспокоил червей, кроме тех, что оказались под ногам. Там я обнаружил вид червей с хохолком, также известных как...

Когда он начал рассказывать о мальтийских кольчатых червях, то заметил, как вздымается её грудь. Стивен прекрасно знал — вздымается она не из-за него, но не понимал, что горе является тому причиной, пока не дошел до описания причудливого поведения Polychaeta rubra во время спаривания и, к своему смущению и огорчению, не заметил, как слезы катятся по ее щекам.

Мэтьюрин запнулся. Их глаза встретились. Молодая женщина вымученно и притворно улыбнулась, ее подбородок задрожал, и, в конце концов, она горько разрыдалась. Он взял ее за руку, произнося ничего не значащие слова утешения. В какой-то момент она чуть не вырвала свою руку, но потом крепко стиснула и сквозь рыдания сказала:

— Мне встать на колени? Как вы можете быть настолько жестоким? Неужели я не смогу заставить вас полюбить меня?

Стивен подождал, пока она немного успокоится.

— Конечно, нет. Как вы можете быть так наивны, дорогая? Вам наверняка известно, что есть чувства, которые не имеют смысла, если они не взаимны. Вы не можете меня любить. Вы можете испытывать ко мне добрые чувства, и я искренне надеюсь на это, но что касается любви, вожделения или чего-то еще столь же сильного, этого, безусловно, в вас нет.

— Но они есть, есть! Я докажу.

— Послушайте, — твердо ответил Стивен, властно потрепав её по колену, — я медик и знаю, что вы не чувствуете возбуждения.

— Откуда вам знать? — вскричала она, вспыхнув.

— Это не имеет значения, но это факт, и я могу измерить степень вашего безразличия ко мне по силе моего собственного желания. Уж поверьте, я пылко жажду насладиться вашей благосклонностью, «обладать вами», как весьма странно говорят люди, но не на этих условиях.

— Совсем не хотите? — спросила она, а когда Стивен покачал головой, заплакала еще горше, по-прежнему цепляясь за его руку, будто это её единственный якорь.

Она не дала внятного ответа, когда Стивен спросил:

— Весьма очевидно, что вы хотите, чтобы я сделал нечто определенное.