— Чего тебѣ, дьяволъ? Что ты къ моей душѣ пристаешь?

— Дайте ему мѣдную монету и онъ сейчасъ-же запечетъ ее при васъ въ горячей лавѣ. Это на память о Везувіѣ. Вотъ мой проводникъ сдѣлалъ ужъ мнѣ такую запеканку. Смотрите, какъ горячо. Еле въ рукѣ держать можно, — говорилъ Перехватовъ.

— А ну его къ чорту и ко всѣмъ дьяволамъ съ этой запеканкой! У меня жена пропала, а онъ съ запеканкой лѣзетъ! О, Глафирушка, Глафирушка! Ну, погоди-жъ ты у меня!

А раскаты грома дѣлались все сильнѣе и сильнѣе. Гулъ отъ грома стоялъ уже безостановочно.

— Прощай, жена! Прощай, матушка! Конецъ твоему Ивану Кондратьевичу наступаетъ! — шепталъ Конуринъ, еле передвигая ноги.

— И чего это ты все про свою жену ноешь! Хуже горькой рѣдьки надоѣлъ! — накинулся на него Николай Ивановичъ.

— А ты чего про свою жену ноешь?

— Я дѣло другое… У меня жена невѣдь гдѣ, на огнедышащей горѣ пропала, а твоя дома за чаемъ пузырится.

— Вонъ ваша супруга! Вонъ Глафира Семеновна! — указалъ Перехватовъ, протягивая руку впередъ.

— Гдѣ? Гдѣ? — воскликнулъ Николай Ивановичъ, оживляясь.

— А вонъ она на камнѣ сидитъ и около нея стоятъ англичане. Вонъ молодой англичанинъ поитъ ее чѣмъ-то.

Николай Ивановичъ со всѣхъ ногъ ринулся было къ женѣ, но проводникъ въ калабрійской шляпѣ удержалъ его на веревкѣ, а проводникъ въ форменной фуражкѣ схватилъ подъ руку и, крѣпко держа его, грозилъ ему пальцемъ. Началась борьба. Николай Ивановичъ вырывался. Къ нему подскочилъ Перехватовъ и заговорилъ:

— Что вы задумали! Здѣсь нельзя не по проложенной тропинкѣ ходить… Того и гляди, провалитесь. Мой проводникъ говоритъ, что еще недавно одинъ какой-то богатый бразильскій купецъ провалился въ преисподнюю, вмѣстѣ съ проводникомъ провалился.

Николай Ивановичъ укротился.

— Да вѣдь я къ женѣ… Ma фамъ, на фамъ… — указывалъ онъ на виднѣющуюся вдали группу англичанъ.

Проводникъ въ форменной фуражкѣ взялъ его подъ руку и повелъ по проложенной тропинкѣ. Конуринъ и Перехватовъ шли сзади. Конуринъ шепталъ:

— Святители! Пронесите! Спущусь внизъ благополучно — пудовую свѣчку дома поставлю.

LXI

Наконецъ Николай Ивановичъ, Конуринъ и Перехватовъ достигли группы англичанъ. Николай Ивановичъ рванулся отъ проводниковъ, растолкалъ англичанъ и чуть не съ кулаками ринулся на Глафиру Семеновну.

— Глашка! Тварь! Вѣдь это-же наконецъ подло, вѣдь это безсовѣстно! Какое ты имѣла право, спрашивается?.. — воскликнулъ онъ, но тутъ голосъ его осѣкся.

Глафира Семеновна сидѣла на камнѣ, блѣдная, съ полузакрытыми глазами, безъ шляпки, съ разстегнутымъ корсажемъ. Молодой англичанинъ поддерживалъ ее за плечи, около нея суетилась англичанка и давала ей нюхать спиртъ изъ флакона, пожилой англичанинъ совалъ ей въ ротъ какую-то лепешечку, третій англичанинъ держалъ ея шляпку. Съ Глафирой Семеновной было дурно.

— Глаша! Голубушка! что съ тобой? испуганно пробормоталъ Николай Ивановичъ, перемѣняя тонъ.

Глафира Семеновна не отвѣчала. Англичанинъ, державшій въ рукѣ шляпку Глафиры Семеновны, обернулся къ Николаю Ивановичу и, жестикулируя, заговорилъ что-то по англійски.

— Прочь! Ничего не понимаю, что ты бормочешь на своемъ обезьяньемъ языкѣ. Глафира Семеновна, матушка, да что съ тобой приключилось?

— Охъ, домой, домой! Скорѣй домой… Внизъ… — прошептала она наконецъ.

— Была ты на кратерѣ, что-ли? Опалило тебя, что-ли? допытывался Николай Ивановичъ.

— Была, была… Ужасъ что такое! Скорѣй внизъ…

— Да приди ты сначала въ себя… Какъ-же внизъ-то въ такомъ видѣ!.