— Да ужъ что тутъ разбирать, кто дура, кто дуракъ! махнулъ рукой Конуринъ. — Всѣ дураки. Умные къ этимъ столамъ не подходятъ.

Когда они выходили изъ подъѣзда, въ саду около скамеекъ, поставленныхъ противъ подъѣзда, была толпа. Кто-то кричалъ и плакалъ навзрыдъ. Нѣкоторые изъ публики суетились. Изъ находящагося черезъ дорогу кафе, иллюминованнаго лампіонами, бѣжалъ гарсонъ въ бѣломъ передникѣ, со стаканомъ воды въ рукѣ, безъ подноса. Ивановы и Конуринъ подошли къ толпѣ. Тамъ лежала на пескѣ, въ истерикѣ, молодая, нарядно одѣтая дамочка. Она плакала, кричала и смѣялась. Ее приводили въ чувство. Это была та самая дамочка, которую Ивановы и Конуринъ видѣли въ гостиной залѣ, закладывающей свой браслетъ ростовщику.

— Доигралась, матушка! Вотъ до чего доигралась! Ну, и лежи… Ништо тебѣ… сказалъ Конуринъ.

Пріѣхавъ въ Монте-Карло на лошадяхъ, они не знали куда идти на станцію желѣзной дороги и Глафира Семеновна спрашивала у встрѣчныхъ:

— Ли гаръ? У е ля гаръ? Ля стаціонъ?

Имъ указывали направленіе.

Нѣкоторые изъ публики уже бѣжали, очевидно, торопясь попасть на поѣздъ. Побѣжали и они вслѣдъ за публикой. Вотъ входъ куда-то… Но передъ ними захлопнулась дверь и они остановились.

— Николай Иванычъ… Да что-же это такое?! Не пускаютъ… Вѣдь мы опоздаемъ же послѣдній поѣздъ… говорила испуганная Глафира Семеновна.

— А опоздаемъ, то такъ намъ и надо, барынька. — Ночуемъ вонъ тамъ, на травкѣ, за всѣ наши глупости, отвѣчалъ Конуринъ со вздохомъ. — Дураковъ учить надо, охъ, какъ учить!

— Зачѣмъ-же на травкѣ? Здѣсь есть гостинницы. Давеча мы видѣли вывѣски "готель", отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

— Нѣтъ, ужъ вы тамъ какъ хотите, а я на травкѣ… Не намѣренъ я за два номера платить — я здѣсь, и въ Ниццѣ. Что это въ самомъ дѣлѣ, и семь шкуръ съ тебя сняли, да и за двѣ квартиры плати! Я на травкѣ или вонъ на скамейкѣ. Сама себя раба бьетъ за то, что худо жнетъ.

У захлопнувшейся двери стояли не одни они, тутъ была и другая публика. Глафира Семеновна суетилась и ко всѣмъ обращалась съ безсвязными вопросами въ родѣ:

— Me команъ донъ?.. Ну, вулонъ сюръ ля гаръ… Ле дерніе тренъ… Ну, вулонъ партиръ а Нисъ, и вдругъ захлопываютъ двери! У е ли гаръ?

Ее успокоивали. Какой-то молодой человѣкъ, въ сѣрой шляпѣ, красномъ шарфѣ и красныхъ перчаткахъ, старался ей втолковать по-французски, что они успѣютъ, что это захлопнули передъ ними двери подъемной машины, машина сейчасъ поднимется на верхъ и ихъ впустятъ въ дверь, но впопыхахъ она его не понимала.

Двери подъемной машины наконецъ распахнулись. Глафира Семеновна схватила мужа за руку и со словами: "скорѣй, скорѣй" втащила его въ подъемный вагонъ. Вскочилъ за ними и Конуринъ. Вагонъ быстро наполнился и сталъ опускаться.

— Боже мой! Это асансеръ! Это подъемная машина! — воскликнула Глафира Семеновна. — Мы не туда попали.

— Стой! Стой! — кричалъ Николай Ивановичъ служащему при машинѣ въ фуражкѣ съ галуномъ, схвативъ его за руку. — Намъ на поѣздъ. Гаръ… Гаръ… Трень…

Но машина не останавливалась.

— Фу, ты пропасть! Куда-же это насъ опускаютъ! Не надо намъ… Никуда не надо. Мы въ Нисъ, въ Ниццу… Глаша! Да переведи-же ты этому лѣшему, что намъ въ Ниццу надо.

— Что ужъ тутъ переводить, коли въ преисподнюю куда-то спустились! Изволь потомъ выбираться оттуда.

— А все ты!.. упрекнула мужа Глафира Семеновна.

— Ну, вотъ еще! Чѣмъ-же я-то?..

— Да вѣдь ты меня за руку втащила. Не разспросивши хорошенько — куда, и вдругъ тащишь! Иванъ Кондратьичъ, что тутъ дѣлать? Намъ въ Ниццу, на поѣздъ, а насъ въ преисподнюю спускаютъ.