— Не хочу тебя торопить. — Он коснулся двери. — Но она знает, что мы здесь не… и угадает, о чем шел разговор. А мы об этом говорить не должны. Я не видел картины, но догадываюсь, почему Петунка так упорно не хотела ее показать.

— Просто чудо, что она с какой-нибудь скалы не бросилась. Или на нож. Да хоть бы и в огонь. Если б ты видел ее взгляд… — Ленда видела и от одного только воспоминания задрожала. — Я впервые обрадовалась, что ношу на заднице эти железяки. Что никогда так не взгляну на меч, как она на меч Леомира.

— Меч Леомира? — повторил Дебрен, нахмурив брови. — Тот, что с гербом? Что-то его ставит в один ряд с уриналом Великого Ганека? — Она кивнула. — Это важно? Что именно этот меч… что Роволетто его изобразил?

— Не знаю, — тихо сказала Ленда. — То есть, конечно, как раз о мече-то я знала, что он будет важен. Прежде чем Петунка сказала, что на картине у насильника приоткрыто лицо. Я подумала, что если бы это был Гвадрик… Меч Леомира служит владыкам шесть поколений. Им, и только им. Так что если этим мечом Петунку к земле… ну, я знала бы, кто под забралом скрывается. И действительно, на картине есть и князь, и его меч. Только не в том проблема.

— А в чем? — Он нежно обнял ее за талию, что было приятно, но прежде всего полезно: Дебрен успел заметить, что она становится спокойнее, когда он прикасается к ней. Правда, частью сознания она ускользала в область грез, но по крайней мере так сильно не дрожала.

— Я сказала ей, что насильник слишком молодо выглядит. Просто «насильник», не называя имени. А она — что это из-за матери.

— Матери? Ее матери?

— Мать как-то раз застала их с Роволетто. Совершенно не на рисовании. А поскольку они по-глупому оправдывались, что, мол, анатомические системы изучают, чтобы картина получилась хорошей, то зловредная баба взялась консультировать работы мэтра.

— Шутишь…

— У меня тоже в голове не укладывается, чтобы мать могла так прореагировать. Но не забывай: совсем-то нормальной она не была с самой свадьбы. Впрочем, здесь все с нормальностью не в ладах. Ну и эти консультации привели к омоложению рыцаря. И к гербу на латах. Петунка его совсем не помнила, а мать — наоборот: с апреля 1407 года. Впрочем, историю с гербом можно объяснять по-разному. Видимо, Роволетто в какой-то степени был телепатом, если нарисовал больше и лучше, чем Петунка запомнила. Поэтому с гербом могло быть то же, что и с лицом насильника: воспоминание как-то просочилось из ее снов в его подсознание. А вот с мечом они задали мне задачу.

— Роволетто и Петунка? — уточнил Дебрен. — Почему?

— Потому что это не тот меч. — Ленда впервые отвела взгляд. — На картине он не такой, как в действительности. Если верить Петунке.

— Не такой?

— Она утверждает, что ее руку не таким обездвижили.

— Я немного запутался… Ты говоришь, что на картине изображен меч Леомира? То есть княжеский? И Гвадрик, то есть князь? А выглядит меч иначе? По словам Петунки? — Он слегка пожал плечами. — Может, Роволетто что-то напутал?

Она нетерпеливо взглянула на него.

— Ты и верно запутался. Меч Роволетто изобразил точно. С выщербинами от болта Плебвига, с облупившимся серебрением на клинке.

— Серебрением? Этот князь Леомир тоже, видать, при демократах жил, если его хватило только на то, чтобы клинок посеребрить…

— Леомир был не князь, а бесяр, то есть ведьмак.