— Мозговик — ранневековый. — Дебрен сделал вид, что не заметил издевки. — А Мешторгазий, хоть и магун, отличался повышенной набожностью даже для тех весьма религиозных времен. Да, Збрхл. Я уверен, что под присягой он говорил искренне. Поскольку доказал, что играет честно.

— Честно предостерег, что из разговора с крестьянами ни хрена не получится? — догадалась Ленда. — Потому что они тебя снова святой водой и кольями встретят?

— Он не пророчествовал и не предостерегал. — Дебрен последовательно придерживался тактики серьезных ответов на ее провокации. — Он здесь не для того, чтобы облегчать жизнь тем, кто пытается противодействовать последствиям проклятия. Он сам сказал это, пояснив, почему говорит то, что говорит.

— Он сообщил тебе, — криво усмехнулась Ленда, — очевидные истины, которые мы знаем и без него. Это старый как мир способ нейтрализовать наивных простачков.

— Возможно, — согласился Дебрен. — Возможно, я наивный, а болтовня о разговорах с крестьянами — подвох. Но одно я узнал наверняка.

— Что он боится огня, — с надеждой подсказал Збрхл.

— Что мозговик серьезно считается с возможностью моего успеха. Нашего, — тут же поправился он.

— Нашего, — нахмурила брови Петунка.

— Нашего, — повторил он, невесело улыбнувшись. — Я не сниму проклятия, а тебе чуточку недостает невинности — той, настоящей. Но если я верно оцениваю ситуацию, действуя совместно, мы серьезно увеличиваем шансы. На это уйдут годы, но по крайней мере есть шанс. Именно потому, что ты не девица.

— Ты хочешь… — Ленда побледнела, — ты хочешь с Петункой?..

— Поговорить. Один на один.

Она погасила лучины, но в железном ящике грулля — или, может, грилля — огоньки резво прыгали по полешкам. Висящее на крючке платье он заметил сразу.

И замер на пороге.

— Ты спишь?

— Лежу, — тихо сказала она. — Прикрой. Тепло уходит.

Он прикрыл дверь. Она была права, но теплее ему стало не поэтому.

Рядом с железной печуркой на табурете, вероятно, для того, чтобы утром не встречать хозяйку ледяным прикосновением, лежала трофейная одежда Ленды: рубашка, покрытые пятнами штаны, кафтан. Из капюшона, возможно, по недосмотру, выглядывал кусочек льняной ткани. Вероятно, такой же, которая в виде двух свежих портянок, засунутых в пару лаптей, виднелась серая из-под табурета. Дебрен был уверен, что видит третью, добавленную Петункой, портянку. Он, пожалуй, также знал, почему ткань лежит так, вроде бы спрятанная, но в то же время наверху.

— Не стой столбом, — буркнула Ленда. — Раздевайся и лезь под перину.

Он никогда не видел ее спальни. Глазами воображения — да, но в реальности — никогда. Он сообразил, что воображение для человека, который умеет пользоваться чарами, оказалось исключительно убогим. Лишь платье было и там, и здесь, в реальном мире. Конечно, он делал поправку на ее тощий кошелек и солдатское прошлое: платьица, снившиеся на грани яви и сна, были победнее, серые, порой залатанные, и та, несколько более близкая к реальности Ленда вешала их, к примеру, на шестах лагерных палаток. Но почти всегда, если уж они висели или лежали аккуратно сложенные на солдатском седле, сверху, в соответствии с логикой раздевания, белели женские кальсоны без штанин, по-маримальски именуемые трусами. После путешествия на «Ласточке» засевшие в голове воспоминания о развешенном между вантами стиранном белье госпожи Лелиции Солган превратили эту часть гардероба фиктивной Ленды почти в совершенно бесштанинный треугольник.