— Я не хочу, чтобы вы меня называли «Жека».

Пожаров удивился:

— Неужели обиделись? Я ведь слышал, что вас так тетя Наташа называет.

— Ну мало ли что. Тетя Наташа может называть как хочет. Она — своя.

— А я?

Женя посмотрела на него с таким холодным изумлением, что Пожаров сразу потерял свой уверенный тон.

— Хорошо, Женя, помиримся. Пока буду называть вас, как все… как чужие.

Жене казалось, что косынка на ее шее сейчас вспыхнет. Что ответить? Как скрыть свое отвращение? И как это вообще в таких случаях отвечают?

— Смотрите-ка, народу-то! — Пожаров с усмешкой кивнул в сторону правления. — Можно подумать, член правительства приезжает. А всего-то Вера Грамова. Ах, как у нас любят создавать героев, создавать им репутацию, славу…

— А почему это ей надо создавать славу? — нахмурясь, возразила Женя. — Она свою славу заработала.

— Да, герой, нечего сказать, — продолжал Пожаров. — Минин и Пожарский. А ведь если трезво посмотреть, без розовых очков, кому это нужно? Во-первых, директору, чтобы его совхоз гремел. Не обижайтесь, Женя, я не хочу оскорбить вашего отца, он очень умный и деловой человек, на его месте я точно так же добивался бы этого. Во-вторых, это нужно парторгу: вот каких мы людей воспитали! А еще это нужно для того, чтобы и других заставить работать так же беззаветно — равняйтесь по Грамовой, что же вы, она может, а вы нет? А почему нет? Давай, давай, равняйся на «маяки»! Вот они для чего нужны, наши герои, если смотреть трезво.

Женя уставилась на него посветлевшими от гнева глазами.

— Что? Что такое?

— Вас это смущает? А почему? Просто вы не умеете еще видеть жизнь, как она есть, вот что. А я умею. Но, к сожалению, у нас любят все розовой краской подкрашивать. А скажешь правду — не нравится.

— Вы — циник. Я никогда не буду видеть жизнь такой, какой вы ее видите. Я не хочу больше слушать вас.

Женя ускорила шаг, потом побежала. Пожаров не стал догонять ее. Она подбежала к правлению, пробралась к Руфе и взяла ее под руку. Руфа молча пожала ее локоть.

Мать Веры Грамовой, Авдотья Кузьминична, в новом синем платке стояла рядом с директором. Ошеломленная неожиданной славой, растроганная вниманием, она стояла молча, изо всех сил морща губы, чтобы не улыбаться уж так откровенно. А то ведь подумают, что она хвалится своим счастьем и себя не помнит от гордости за свою дочку. Она старалась держаться скромно и незаметно, ласково отвечала, если к ней обращались. Но отвечала невпопад, потому что не слышала, о чем идет разговор, а только смотрела и смотрела на дорогу, в ту сторону, откуда должна появиться машина.

И все-таки не она первая увидела ее. Как-то отвлеклась, задумалась — и в это время шустрый парнишка в красном галстуке закричал:

— Едут! Едут! Едут! Едут!

И неизвестно еще, сколько раз он повторил бы это, если бы кто-то, шутя, не зажал ему рот ладонью.

Григорий Владимирович Арсеньев подошел к музыкантам:

— Внимание!

Директорская «Победа» вылетела из-за леса и тотчас скрылась в овраге. Через минуту, поблескивая крылом, появилась на верхушке бугра и опять скрылась за перелеском.

— Дороги у нас! Ох и дороги! — вздохнула Анна Федоровна.

— Болото там, — отозвался старый бухгалтер Иван Иванович. — Не завязли бы.

— Савелий Петрович ездит — не вязнет, — подхватил разговор Пожаров.

— Савелий Петрович и по озеру пройдет — ног не замочит, а не то что по болоту, — возразила худенькая, ехидная, остроглазая старушонка — бабушка Арсеньева.