— Я поеду! — весело, будто объявляя радостную для всех новость, сказал он. — Я же ведь зоотехник все-таки, должен помогать!..

Девушки волновались — как-то они справятся? Как-то довезут целых восемнадцать тысяч утят? Восемнадцать тысяч крохотных живых комочков!

— Привезем, ничего, — сказала Руфа и полезла в кузов.

Женя стала карабкаться вслед за ней.

— На колесо ставь ногу, — помог ей шофер, — теперь вот на эту планочку…

— Товарищи, в чем дело? — закричал Пожаров. — Женя, идите в кабину! Что ж это такое — они в кузове, а я в кабине, на что это похоже!

— Вы старше нас по чину, товарищ зоотехник, — уже из кузова ответила Женя. — Вам так и полагается.

Женя и Руфа переглянулись и рассмеялись. Шофер дал газ.

— Ох ты, ну и качает же здесь, — Женя старалась не слишком ударяться о борта, — а я и не знала.

— Ты еще многого не знаешь, — прогудела Руфа.

Женя опять засмеялась:

— Ты очень много знаешь! Подумаешь — дед с бородой! А правда, Руфа, скажи, — Женя уселась поудобнее, — как это ты умеешь быть такой спокойной? Всегда ты спокойная. И на экзаменах, бывало, все волнуются, а ты даже и бровью не дрогнешь. Урок не выучишь — и тоже не волнуешься. Вот в институт хотелось тебе — я же знаю, как тебе хотелось! А не поехала, и хоть бы что…

Руфа, чуть прищурившись, глядела на убегающую в кусты дорогу.

— И вот теперь — за такую ответственную работу взялась, Ну, если мы этих хлипких утят не довезем — что тогда? Если они у нас сразу подохнут?.. Да мало ли что! А ты сидишь и только розовеешь, как заря, и горя тебе мало.

— А где горе-то? Горя-то еще нету. Ведь они еще не подохли у нас.

— Да я не про то. Я про твое спокойствие, про твою невозмутимость. Почему ты никогда не волнуешься, никогда не рассердишься, не закричишь? Каменная ты, что ли?

— А кто тебе сказал, что я не волнуюсь? — ответила Руфа. — Я просто не люблю, когда люди кричат. Поэтому и сама не кричу.

— Но ведь это же никаких сил не хватит — так вот сдерживаться. Ты просто бесчувственная какая-то.

— Я не бесчувственная. И сил у меня хватает… Это вот ты бесчувственная, — продолжала Руфа с усмешкой. — Любимый твой человек в кабине сидит, а ты хоть бы что, будто и забыла.

— Где?!

Руфа негромко, но от души рассмеялась.

— Да жених же твой! Ты что же, забыла, что Пожаров — твой жених?

Женя отвернулась.

— Оставь, пожалуйста! И не надо, не говори мне об этом. Чтобы я никогда этого даже в шутку не слышала!

— Но ты что же, объяснила ему все?

— Н-нет.

— Так чего ж ты ждешь? Чего человека зря в заблуждение вводишь?

— Все еще жду, может, сам отвяжется. Скандалы мне дома вот до чего надоели. — Женя провела пальцем по горлу. — А ему хоть в глаза наплюй.

— Ну, этого не жди. Это человек не той породы, чтобы отказываться. Как наша мать говорит: не мытьем, так катаньем, а своего добьется.

— Никогда! — Женя с ненавистью покосилась на кабину. — Пускай даже я буду самая несчастная. Пускай на всю жизнь останусь одна. Но за Пожарова — никогда!

В это время Пожаров, словно почувствовав, что о нем говорят, вылез из кабины и, став на подножку, заглянул в кузов. Выпуклые черные глаза его были приторно ласковы.

— Живы, девочки? Готовьтесь, приехали!

«А все-таки ты позволил мне ехать в кузове, — подумала Женя с ядовитой усмешкой, глядя на него, — а сам в кабину сел? Эх ты, «жених»!»

Но Пожаров не разгадал этого взгляда, он все так же тупо и приторно глядел на нее и белозубо улыбался.