— Я ранен! — кричал он. — Эй, кто-нибудь, помогите!

Эштон склонился над ним. Потом присел на корточки возле Малькольма и рывком разорвал рукав куртки и рубашку, обнажив рану. В руке Малькольма виднелась аккуратное отверстие, из которого хлестала кровь. Внимательно осмотрев рану, он обернулся и увидел подбегавшую к нему Ленору.

— Кость не задета, — криво усмехнулся Эштон, заметив, что она упала на колени возле Малькольма. — Ничего страшного. Через пару дней будет, как новенький.

Малькольма побагровел и быстро обернул вокруг руки носовой платок, чтобы прикрыть рану. Покосившись на Эштона, он пробурчал:

— Ну да, конечно, я бы мог издохнуть у вас на глазах, а вам хоть бы что!

— Я рассчитывал увидеть кое-что посерьезнее, — отозвался Эштон. Он выпрямился и помог встать Леноре. — Промой, перевяжи, а потом советую оставить его одного — пусть бесится на здоровье! Думаю, он теперь подумает прежде, чем еще раз приблизиться к кобыле, если, конечно, — И Эштон, насмешливо изогнув бровь, взглянул на Малькольма, — если он не хочет иметь дело с шерифом.

Не обращая внимания на Ленору, которая потянулась помочь ему, Малькольм кое-как встал на ноги и заковылял к дому. А Эштон, подобрав разряженный пистолет, с улыбкой взглянул на него. «Не иначе, как перст судьбы! Иначе как случилось, что среди нас всех пуля безошибочно нашла этого дурака?»

Глава 15

Роберт Сомертон возвратился домой не один. Он привез приятеля, человека примерно тех же лет, что и он сам, и такого же любителя выпить. Всем было сказано, что Сэмюель Эванс — художник. И в самом деле рисовал он неплохо, хотя Леноре порой его рисунки и казались довольно бессмысленными. Обычно они с отцом уединялись в гостиной и накачивались виски, а Сэмюель в это время, устроившись за письменным столом, машинально чертил что-то на бумаге. В это время он обожал разглагольствовать о своей жизни, чрезвычайно богатой приключениями. Ленора только удивлялась его неуемной фантазии. Чем больше он пил, тем больше разгуливалось его воображение, тем более невероятными становились опасности, которым он подвергался, и тем быстрее летало по бумаге его перо. Он рисовал какие-то нелепые завитушки и росчерки, длинные прерывистые линии, которые больше напоминали причудливый орнамент, чем пейзаж или портрет. Похоже, ему вообще никогда не удавалось создать что-то законченное, но он зато обладал одной поистине удивительной особенностью — он мог менять почерк, причем мастерски. Ленора была просто поражена его способностями и, затаив дыхание, смотрела через плечо, как он по-разному пишет собственное имя.

— Ну вот, подумаешь! — фыркнул Роберт. — Я тоже так могу.

Сэмюель насмешливо скривился, — Ничего подобного, дорогой мой! Ты ведь даже собственное имя не способен написать так, чтобы его можно было разобрать! Так уж где тебе справиться с пером!

— Сейчас я тебе покажу! — хихикая себе под нос, Роберт осторожно обмакнул перо в чернила и склонился над столом. Закончив, он полюбовался результатом своих трудов и горделиво повернулся к дочери и приятелю. — Вот! Полюбуйтесь — «Роберт Сомертон»! Что, разве неразборчиво?!

Ленора с удивлением разглядывала лист. Вначале она не увидела ничего, кроме какого-то нагромождения росчерков и завитушек. Вдруг она вздрогнула от удивления и принялась пристально вглядываться в кривые буквы — уж слишком это напомнило ей другую подпись, которую она видела совсем недавно. Как странно, она ведь была на книге пьес, что принадлежала отцу! Совершенно непонятно! Написать имя другого человека на собственной книге… К чему это?

Она подняла глаза и в мучительном недоумении уставилась на старика.