Я торопливо распечатал другое письмо, стараясь не повредить печать, но у меня не получилось. Оно действительно было от нее. Признаюсь, я был поражен ее безупречным почерком. Где она научилась такой каллиграфии? Мои каракули способны лишь оскорбить ее зрение.

Притом написанные ею на бумаге слова оказались гораздо более живыми – и определенными, – чем в разговоре со мной. Неужели эта свобода высказываний объяснялась тем, что я не смущал ее своим присутствием? Вероятно, в 1896 году письма – единственное средство выражения эмоций для женщины.

«Ричард, пожалуйста, извини меня за такой конверт. (Я забыл упомянуть, что он был слегка помятым.) Он оказался у меня единственным. Можешь судить, насколько часто я пишу мужчинам.

Прости, если в этом письме выражение эмоций чересчур непосредственно. С момента нашей встречи на берегу я нахожусь в состоянии какого‑то folie lucide – все чувства обострены, вижу все до странного ясно, каждый звук отчетлив и резок, каждая картина ярко запечатлевается в памяти. Короче говоря, с момента нашей встречи я сильнее чувствую окружающее.

Наверное, я была очень бледной, когда посмотрела на тебя, после того как мы впервые вместе вошли в гостиницу вчера вечером. Должно быть, так оно и было. Мне казалось, у меня в жилах нет крови. Я чувствовала себя слабой и почти не материальной – такой же, как сегодня днем в моем вагоне, – уверена, ты это заметил.

Признаюсь, что, несмотря на обостренное восприятие, вызванное твоим появлением в моей жизни, я поначалу считала тебя не более чем весьма удачливым и хитроумным охотником за состоянием – прости, что говорю это! Делаю это лишь потому, что хочу, чтобы ты все знал. Прости господи мою подозрительную натуру – но я подозревала даже Мэри (мою портниху, помнишь?) в том, что вы с ней сговорились, чтобы меня одурачить. Сто раз прошу за это прощения. Я бы могла этого и не говорить, но надо быть честной.

Пока мы были сегодня вместе, я чувствовала, что меня переполняет такое счастье, в котором мои эмоции едва не захлебнулись. Вот сейчас я сижу в своей комнате и пишу тебе, но это чувство до сих пор не покидает меня – хотя волны, слава Создателю, утихли, превратившись в неослабный движущийся поток. Хочу, чтобы ты знал, что, несмотря на мое неровное поведение на прогулке, я получила удовольствие. Нет, это слишком слабо сказано. Ты должен знать, что я была тронута. И так сильно, что расставание с тобой наполнило меня грустью, вставшей на пути моему потоку счастья. В каком же смущении я сегодня пребываю!

Я все время думаю о своих недостатках. От одной крайности, когда я выискивала (признаюсь, безуспешно) твои недостатки, перешла к другой – выискиванию лишь собственных. Для того чтобы заслужить твою преданность, я должна стать гораздо лучше, чем сейчас, – я осознаю это ясно.

Ричард, никогда раньше у меня не было романтических отношений. Я уже говорила тебе об этом и повторю в письме. У меня никогда никого не было, и я рада, так рада этому. Я никогда по‑настоящему не верила – если не считать детских мечтаний, – что какой‑либо мужчина заставит меня испытать такое. Что ж, дорогой мистер Колъер, я начинаю замечать ошибки, совершенные мной в жизни.

Женщины вроде меня, органически не способные за всю жизнь посвятить себя более чем одному мужчине, или самые счастливые из женщин, или самые несчастные. Я и то и другое одновременно. То, что ты меня любишь, и то, что во мне постоянно растет чувство к тебе, наделяет меня счастьем.

Мои смутные грезы заставляют страдать.

Даже в этот момент я чувствую загадочность нашей встречи; даже сейчас спрашиваю себя, откуда ты явился. Нет, обещаю не спрашивать об этом.