Изменить размер шрифта - +
Он шел сзади сгорбившись, охая, призывая всех богов на свете, но по временам его узкие живые глазки метали искры, а губы кривились, обнажая мелкие зубы.

Он не хуже других видел произошедшие перемены и не раз говорил о них с Бен-Зуфом, к которому старался подольститься. Но Бен-Зуф питал нескрываемую неприязнь к этому выродившемуся потомку патриарха Авраама. От расспросов ростовщика Бен-Зуф отделывался шутками. Так, он твердил, что Хаккабут только выигрывает от нового положения вещей, потому что проживет не сто лет, как это положено всякому уважающему себя сыну Израиля, а наверняка двести, причем, так как все стало легче, то и Хаккабуту будет легче нести бремя своих лет; или уверял, что если луна пропала, то старому скряге терять нечего, — ведь он едва ли давал кому-нибудь ссуду под луну; или доказывал, что если солнце садится там, где раньше вставало, то не иначе, как оттого, что его кресло переставили. Словом, Бен-Зуф нес всякую околесицу. Когда же Хаккабут становился особенно назойливым, бен-Зуф неизменно отвечал:

— Погоди, старина, приедет генерал-губернатор, — человек он умный! Уж он тебе все растолкует!

— И прикажет охранять мои товары?

— А ты как думал, Неффалим? Да он скорее их конфискует, чем даст разграбить!

Под влиянием этих малоутешительных речей Хаккабут, которому Бен-Зуф присваивал то одно, то другое библейское имя, не без опасения ждал приезда губернатора.

Между тем Сервадак и его спутники подошли к морю. «Ганза» стояла на якоре как раз на половине гипотенузы образуемого берегами треугольника. Редкие прибрежные скалы плохо защищали тартану, она не имела укрытия и при первом же порыве западного ветра могла разбиться о камни. Разумеется, ее необходимо было рано или поздно отвести в устье Шедиффа, к стоянке русской шкуны.

При виде тартаны Хаккабут опять разразился жалобами и при этом так вопил и кривлялся, что Сервадак приказал ему замолчать. Граф с Бен-Зуфом остались на берегу, а капитан Сервадак и лейтенант Прокофьев сели в шлюпку «Ганзы» и причалили к плавучей лавке.

Тартана оказалась в полной сохранности, значит не пострадал и груз. В этом легко было убедиться. В трюме хранились сотни сахарных голов, цибики с чаем, мешки кофе, кипы табака, бутылки водки, бочки вина, кадки с копченой сельдью, куски тканей, тюки хлопка, шерстяная одежда, сапоги и шапки всех размеров, бумага, чернила, спички, всякие инструменты, хозяйственная утварь, фарфоровая и фаянсовая посуда, сотня килограммов соли, перца и других пряностей, голландские сыры и даже комплект льежского альманаха, — всего на сто с лишним тысяч франков. За несколько дней до катастрофы тартана взяла полный груз в Марселе, собираясь сделать рейс от Сеуты до Триполи, иными словами, объехать все места, где пронырливый и оборотистый Хаккабут имел возможность нажиться.

— Да это просто клад для нас! — сказал Сервадак.

— Если только владелец позволят им воспользоваться, — ответил Прокофьев, с сомнением покачав головой.

— Полноте, лейтенант, что же, по-вашему, станет он делать со своими, сокровищами? Как только он узнает, что нет больше ни марсельцев, ни французов, ни арабов и ему больше некого надувать, он поневоле все распродаст.

— Право, не знаю. Но уж во всяком случае он потребует, чтобы ему за все заплатили… так или иначе!

— Что ж, мы и заплатим, выдадим векселя на наш старый мир!

— Собственно говоря, капитан, — продолжал Прокофьев, — вы имеете право реквизировать…

— Нет, лейтенант. Именно потому, что этот человек немец, я не хочу поступать с ним на немецкий манер. Повторяю: в скором времени он будет нуждаться в нас больше, чем мы в нем. Когда он узнает, что находится на новой планете и что, по-видимому, нет надежды вернуться на старую, он спустит свои сокровища по сходной цене.

Быстрый переход