Только бы они остались! Из нескольких источников известно, что, помимо Шевардина, Багратиона сильно беспокоило то обстоятельство, что левый фланг его армии упирался в Старую Смоленскую дорогу, открытую для флангового охвата противником. Для предупреждения этого охвата главным командованием были выделены 3-й корпус Тучкова 1-го и нестроевые войска ополчения, которые, стоя вдали по дороге, создавали впечатление солидного военного контингента, готового к бою. Надо сказать, что Наполеон сразу же увидел эту слабость русской армии, но не воспользовался ею, до начала сражения не проявив активности по направлению вдоль Старой Смоленской дороги. Это было неслучайно. По общему мнению, Наполеон опасался, что всякое фланговое движение по дороге может спугнуть Кутузова и тот начнет уводить армию через Бородино по Новой Смоленской дороге. Поэтому он отверг предложение маршала Даву совершить фланговый обход, а ночью несколько раз посылал дежурного проверить, не ушли ли русские35. Участник сражения с французской стороны Цезарь Ложье записал в тот день: «Лишь бы только неприятель не воспользовался ночью для отступления! Но в этот вечер огни его еще ярче, чем накануне. Хотя ведь под Вязьмой он сыграл с нами такую штуку… На заре мы с радостью узнали, что русская армия осталась на своих позициях: мы смотрели, как они окапывались»"1. Лишь с началом сражения по Старой Смоленской дороге двинулся корпус Понятовского, но особых успехов он не достиг, увяз в бою возле Утицкого леса. А то, что Кутузова в начале сражения действительно можно было спугнуть, несомненно. 22 августа он писал Ростопчину, что готов дать «баталию в теперешней позиции, разве неприятель пойдет меня обходить, тогда должен буду я отступить, чтобы ему ход к Москве воспрепятствовать…»37.

Двадцать четвертого августа Кутузов подписал диспозицию, предусматривающую расстановку войск для сугубо оборонительного сражения. В диспозиции было прямо сказано: «Армия… ожидает наступление неприятеля при Бородине, где и даст ему сражение». И еще: «В сем боевом порядке намерен я привлечь на себя силы неприятельские и действовать сообразно его движениям». Так, при примерном равенстве сил, инициатива заведомо отдавалась противнику. Ожидать победы в этой ситуации было весьма проблематично. Такая установка опиралась на признание превосходства противника и свидетельствовала о полководческой немощи, отсутствии идей у Кутузова и его штаба. Впрочем, может быть, в такой диспозиции, наоборот, проявились реализм и здравое понимание того, что на встречном движении русской армии не устоять, а вот в обороне дело может и сладиться — нужно было учитывать необыкновенную стойкость русских офицеров и солдат в обороне, воодушевление воинов, защищавших свою столицу, родину, царя. Нельзя было сбрасывать со счета и понятие личной воинской чести, упрямство, злость, самолюбие военного человека. Часто приводят цитату из ответа солдата на вопрос, почему они так стойко сражались под Бородином: «Оттого, сударь, что тогда никто не ссылался и не надеялся на других, а всякий сам себе говорил: “Хоть все беги. Я буду стоять! Хоть все сдайся, я умру, а не сдамся!” Оттого все стояли и умирали».

Начальниками в боевых порядках были назначены справа налево следующие генералы: правый фланг — Милорадович (2-й и 4-й корпуса), центр — Дохтуров (6-й корпус), левый фланг — Горчаков (7-й корпус и 27-я дивизия). Главнокомандующие армиями остались прежние: Барклай и Багратион. Диспозиция включала важный пункт, который резко поднял ответственность этих двух военачальников: Кутузов, сказано в диспозиции, «не в состоянии будучи находиться во время действия во всех пунктах, полагается на известную опытность гг. главнокомандующих армиями и потому предоставляет делать им соображения действий на поражение неприятеля»18. Можно сказать, что Кутузов фактически устранился от непосредственного руководства сражением, переложив на Барклая и Багратиона основную тяжесть и оставив за собой право главного командования, а также право распоряжаться резервами (впрочем, в это вмешивался Беннигсен).